Rasa

Курс «Профессия Инженер по тестированию» от Skillbox — https://l.skbx.pro/Sgjzfa. Скидка 55% по промокоду "KRAMOLA2" ...

<p>Глава VI - ДРУГ С БОЛЬШОЙ ДОРОГИ (глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде) Надя Фёдорова с ослеплённым Михаилом Строговым тайком покидают Томск в ночь на 17 августа; Надя сообщает Михаилу, что знает его настоящее имя и настаивает, что будет его проводником, несмотря на все трудности; по пути им попадается кибитка с одной [&#8230;]</p>
<p>The post <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info/podlinnyj-mihail-strogov-7-chast-vtoraya-glavy-vi-xiii/">Подлинный &#8220;Михаил Строгов&#8221;. 7. Часть вторая. Главы VI-XIII</a> appeared first on <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info">Тарт-ария.инфо</a>.</p>

Глава VI - ДРУГ С БОЛЬШОЙ ДОРОГИ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Надя Фёдорова с ослеплённым Михаилом Строговым тайком покидают Томск в ночь на 17 августа; Надя сообщает Михаилу, что знает его настоящее имя и настаивает, что будет его проводником, несмотря на все трудности; по пути им попадается кибитка с одной лошадкой, псом Серко и добродушным Николаем Пигасовым, который соглашается подвезти их;

утомлённая Надя засыпает, а Михаилу кажется знакомым голос возницы: из расспросов выясняется, что это телеграфист из Колывани, у которого прятался Михаил перед пленением; долгий неспешный путь в сторону Енисея.

Глава VII - ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ЕНИСЕЙ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

25 августа путники достигают Красноярска; как выясняется, город оставлен жителями по приказу губернатора; ночлег в пустом городе и поиск парома на утро; по предложению Михаила для переправы используют пустые бурдюки; опасная переправа заканчивается благополучно.

Глава VIII - ЗАЯЦ, ПЕРЕБЕЖАВШИЙ ДОРОГУ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Путники едут по обезлюдевшей Красноярской губернии; путь пересекает заяц, что Николай Пигасов считает плохой приметой;

под Нижнеудинском они встречают приметы войны и их берут в плен конные татары из третьего корпуса вторжения, который движется напрямую от Балхаша, и поэтому опережают основные силы; татарин решает надругаться над Надей Фёдоровой, и вставший на защиту Николай Пигасов убивает насильника; татары увозят его, а Михаила и Надю оставляют на дороге.

Глава IX - В СТЕПИ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Михаил Строгов и Надя Строгова продолжают путь по опустошённой дороге, пытаясь опередить авангард Феофар-хана; оба в изнеможении, но продолжают путь из последних сил;

они находят Николая Пигасова при смерти, которого защищает от орлов изнемогающий верный пёс Серко;

с дороги доносится шум двигающейся армии; Михаил и Надя закапывают своего друга вместе с псом.

Глава X - БАЙКАЛ И АНГАРА

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Описание Байкала; встреча с беженцами, которые добираются до Иркутска на плоту по Ангаре;

в начале начинается похолодание, плот должен был успеть добраться до Иркутска до ледостава; на плоту обнаруживаются Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ, Надя зовёт их к Михаилу, оба корреспондента догадываются о миссии гонца и предлагают свою помощь; Михаил полагается только на Надю.

Глава XI - МЕЖ ДВУХ БЕРЕГОВ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Сплав беженцев продолжается по Ангаре, наполненной льдинами;

татарские разъезды на берегах заставляют соблюдать все меры осторожности; путешественники обнаруживают, что поверхность Ангары покрыта нефтью, готовой воспламениться при неосторожности; на плот среди льдин нападают волки в огромном числе, путники отбиваются от них ножами; в конце концов плот попадает в ледяной затор и под обстрел с берега; Михаил и Нади уплывают на льдине.

Глава XII - ИРКУТСК

(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)

В Иркутске, столице Восточной Сибири, в обычное время проживало тридцать тысяч жителей.
На взгорье правого берега Ангары высилось несколько церквей с высоким храмом посредине и множеством домов, разбросанных в живописном беспорядке.
Если смотреть с некоторого расстояния — например, с вершины горы, что возвышается верстах в двадцати по большому сибирскому тракту, — то город с его башнями, колоколенками, островерхими, как минареты, крышами, пузатыми, как у японских ваз, куполами обнаруживает в своем облике нечто восточное.
Но это впечатление исчезает, как только путешественник оказывается внутри городских стен.
Полувизантииский-полукитайский, город вновь становится европейским, о чем свидетельствуют и покрытые щебенкой улицы, окаймленные тротуарами, пересеченные каналами и обсаженные высоченными березами, и кирпичные и деревянные дома порой в несколько этажей, и множество бороздящих улицы экипажей — не только тарантасов и телег, но и двухместных карет и колясок, и, наконец, большая прослойка жителей, весьма преуспевших по части достижений цивилизации и вовсе не чуждых самой последней парижской моде.
В описываемую пору Иркутск, укрывший сибиряков со всей губернии, поражал изобилием.
Всяческих запасов было полным-полно.
Ведь Иркутск — это перевалочный пункт для бесчисленных товаров, которыми обмениваются Китай, Центральная Азия и Европа.
Поэтому власти не побоялись собрать сюда крестьян из ангарской долины, халха-монголов, тунгусов и бурят, оставив меж захватчиками и городом огромную безлюдную пустыню.

Иркутск — место пребывания генерал-губернатора Восточной Сибири.
Под его началом несут службу вице-губернатор по гражданским делам, в чьих руках сосредоточено управление губернией, полицмейстер, которому хватает дел в городе, где полно ссыльных, и, наконец, городской голова — предводитель купечества, лицо весьма значительное как по своему огромному состоянию, так и по влиянию, которым он пользуется у своих подопечных.
Гарнизон Иркутска состоял в это время из полка пеших казаков, насчитывавшего около двух тысяч человек, и местного корпуса жандармов в касках и синих, обшитых серебряным галуном мундирах.

Кроме этого, в силу известных читателю причин, а также ввиду особых соображений, в городе с начала нашествия оставался брат царя. Последнее обстоятельство требует некоторых уточнений.
В эти далекие края Восточной Азии Великого князя привели дела большой политической важности.

Добавлено после русской цензуры:

Путешествуя скорее как военный чин, нежели князь, — безо всякой помпы, в окружении приближенных офицеров и в сопровождении отряда казаков, — Великий князь, посетив главные сибирские города, доехал до Забайкалья.
Его визита удостоился и Николаевск, последний русский город на побережье Охотского моря.
Объехав границы обширной Московской империи, Великий князь возвращался в Иркутск, откуда собирался продолжить свой путь в Европу, когда до него дошло известие о нашествии, столь же грозном, сколь и внезапном.

Окончание фрагмента, добавленного после русской цензуры

Вымарано:

Вояж брата царя в Азиатскую Сибирь не имел характер путешествия для развлечения. Русская высшая знать никогда не желала баловать восточные пределы империи своим присутствием, предпочитая им более известные и приятные вояжи в германские университеты, парижские кафешантаны, а теперь и в казино Монако.
Путь в Сибирь настолько труден и опасен, что его выдерживают только русские, не имеющие привычки к комфорту: в описаниях европейских путешественников восхищение перед девственным величием Сибири перемежаются сетованиями на дорожные тяготы. Нужно иметь русскую природную склонность к стоицизму, чтобы воспринимать дорогу на восток как часть жизни, а не как предуготовление к смерти.
Сие касается частного лица.
В том случае, когда путешественник является фигурой общественной и политической, то есть не может отрешиться от ведения значимых дел, то посещение Сибири для него означает добровольную ссылку. Он на годы удаляется от биения политической жизни, от решения государственных задач, от общения с власть предержащими, наконец, от милого семейства.
Ради чего?
Ведь можно с полной безопасностью и комфортом управлять империей из столичных дворцов, надеясь на усердие чиновников и сыновьи чувства своих добрых подданных.
Планы Великого князя посетить Сибирь, чтобы реформировать управление Азиатской Россией, были встречены с недоумением. Они сопровождались слухами об опале, о разногласиях между высокородными братьями и тому подобным вздором, которым занимает своё время праздный высший свет. Государственных мужей, напротив, план путешествия привёл к умозаключениям, что готовится нечто грандиозное, что изменит навсегда Россию, что двуглавый орёл обратится на восток не только головой, но и своим сердцем.
Царь в разговоре с Михаилом Строговым упомянул о пристрастиях своего брата к старинным прожектам возврата от европейской империи к содружеству древних царств: Московского и Сибирского. Брат царя был очарован изящным слогом своей предшественницы, Екатерины Великой, которая непринуждённо обсуждала с Вольтером планы возрождения Тартарии, или баловалась в редкие часы августейшего досуга сочинением легенд, в которых её сын представлялся царевичем Востока.
Пылкая фантазия русских не знает границ: они то готовы войти в Стамбул и провозгласить его Царьградом, то объять все славянские народы под дланью русского царя, то отвоевать Индию… К счастью для всего мира, сии грёзы воспламеняются и угасают исключительно на страницах журналов, но мечты Великого князя стали исключением.
Русская мечтательность соединилась с немецкой практичностью: разговоры стали делом.
Великий князь отправился на восток, овеянный слухами и зачарованный от современной политики своей удалённостью от мировой цивилизации.
Воспоминания геолога мсье Огюста Лефёвра, которому посчастливилось быть участником экспедиции Великого князя и который оставил об этом обстоятельные воспоминания, в полной мере передают атмосферу этого удивительного путешествия.
Великий князь вошёл в таинственный лабиринт, не зная, что его ждёт в конце: монстр, готовый его растерзать, или юная красавица с нитью, которая вернёт его обратно. Сибирь всегда двулика, она чудовищна и прекрасна, она способна убить и способна - вознести.
Он вёз из столицы целый архив циркуляров, чтобы сверять их с местными распоряжениями, и выявлять причины неисполнения; он поднимался в горы и проникал в пещеры, выслушивая лекции геологов о строении недр и истоках минеральных богатств края; шёл на лыжах вслед за охотником-тунгусом и вникал в тонкости выделки пушнины; выдерживал китайские церемонии в общении с торговцами и чиновниками из Поднебесной; спорил с самоуверенными сибиряками-старожилами и вызывал в них почтение твёрдостью своей позиции, а не козырял чином; ужасался масштабами воровства и самоуправства местного чиновничества, беспощадно взыскивая за упущения и щедро вознаграждая честность.
Его экспедиция длилась уже два года; он был готов уже вернуться назад, чтобы представить царю свой доклад о благоустроении востока - как полчища Феофар-хана вторглись в Сибирь, в его Сибирь!
И теперь, вместо планов расцвета угрюмого края, ему приходилось составлять планы обороны столицы восточно-сибирского генерал-губернаторства.
Делать то, что русские цари всегда умели делать лучше всего - воевать, защищать свою землю.

окончание вымаранного фрагмента

Он поспешил вернуться в сибирскую столицу, но почти тут же сообщение с Россией прервалось.
Он успел получить еще несколько телеграмм из Петербурга и Москвы, на которые тут же ответил. Затем телеграфный провод был оборван — при обстоятельствах, читателю известных.
Иркутск оказался отрезанным от остального мира.
Великому князю ничего не оставалось, как взяться за организацию сопротивления, и он сделал это с присущими ему твердостью и хладнокровием, которые, хотя и при других обстоятельствах, уже имел случай проявить.

В Иркутск одна за другой поступали сообщения о взятии Ишима, Омска, Томска.
И нужно было любой ценой удержать столицу Сибири.
На быструю помощь рассчитывать не приходилось.
Те немногие воинские части, что были разбросаны по берегам Амура и в Якутской области, не могли прибыть в количестве, достаточном для отпора татарским колоннам.
Между тем поскольку Иркутску неминуемо грозило окружение, то важнее всего было подготовить город к продолжительной осаде.
Работы были начаты в тот день, когда татары захватили Томск.
Вместе с этим известием Великий князь узнал, что вторжением руководили лично эмир Бухары и ханы-союзники, однако для него осталось неизвестным, что правой рукой властителей-варваров был Иван Огарев, русский офицер, которого он сам лишил всех чинов, хотя и не знал его лично.
Первым делом, как читателю уже известно, жителям Иркутской губернии было приказано покинуть все города и деревни.
Те, кто не нашел убежища в столице, должны были перебираться еще дальше — за Байкал, куда опустошительное нашествие не должно было докатиться.
Урожай зерновых и кормов был реквизирован в пользу города, и теперь этот последний оплот Московской державы на Дальнем Востоке мог какое-то время продержаться.

Основанный в 1611 году, Иркутск расположен на правом берегу Ангары при слиянии ее с рекой Иркут.
Два деревянных моста на сваях, переброшенные таким образом, чтобы не мешать проходу судов по всей ширине фарватера, соединяют город с его предместьями на левом берегу.
С этой стороны оборона не представляла трудностей.
Жители из предместий были выселены, мосты снесены. Переход через Ангару, в этом месте очень широкую, под огнем осажденных был невозможен.
Но реку можно было перейти выше и ниже города, а тем самым существовала опасность нападения на Иркутск с его восточной окраины, крепостными стенами не защищенной.
Именно фортификационными работами население и было занято в первую очередь.
Жители трудились день и ночь.
В свой первый приезд Великий князь нашел здесь люд, усердный на работе, а возвратясь, обрел народ, бесстрашный в час борьбы.
Солдаты, купцы, ссыльные, крестьяне — все отдавали себя делу общего спасения.

За восемь дней до появления татар на Ангаре были возведены земляные валы.
Между двумя скатами — эскарпом и контрэскарпом — вырыли ров, затопив его водами Ангары.
Город уже нельзя было взять с ходу, его пришлось бы окружить и подвергнуть осаде.
Третья татарская колонна — та, которая только что поднялась вверх по долине Енисея, — появилась в виду Иркутска 24 сентября.
Она немедленно заняла оставленные предместья, где были даже снесены дома, чтобы повысить эффективность артиллерии Великого князя, к сожалению весьма малочисленной.

В ожидании подхода двух других колонн — во главе с эмиром и его союзниками — татары встали лагерем.
Соединение армий произошло 25 сентября в лагере на Ангаре, и теперь все войска, за исключением гарнизонов, оставленных в главных захваченных городах, сосредоточились под рукой Феофар-хана.
Поскольку, на взгляд Ивана Огарева, переход через Ангару в виду Иркутска был невозможен, значительная часть войск переправилась через реку несколькими верстами ниже по течению, используя лодочные мосты, специально для этого установленные.
Великий князь не пытался воспрепятствовать этой переправе.
Он мог лишь затруднить ее, но всерьез помешать не мог, так как в его распоряжении не было полевой артиллерии; и, оставшись под защитой крепостных стен, он поступил разумно.

Итак, татары заняли правый берег реки; затем они поднялись к городу, спалив по пути летнюю резиденцию генерал-губернатора, расположенную в лесах высоко над Ангарой. И, только полностью окружив Иркутск, окончательно заняли позиции для осады.
Иван Огарев, умелый инженер, мог, разумеется, руководить операциями последовательной осады; однако для ускорения действий ему не хватало подручных средств.
И поэтому предмет всех своих усилий — Иркутск — он надеялся захватить хитростью.

Как мы видим, события развернулись иначе, чем он рассчитывал.
С одной стороны, задержка татарской армии из-за сражения под Томском; с другой — проявленная Великим князем расторопность в создании оборонительных сооружений; двух этих причин оказалось достаточно, чтобы планы Огарева провалились.
Огарев оказался перед необходимостью приступить к осаде по всем правилам.
Между тем, по его наущению, эмир дважды пытался захватить город в лоб, не считаясь с людскими потерями.
Он бросил своих солдат на захват земляных укреплений, где имелись уязвимые места; но оба приступа были отражены иркутянами с исключительным мужеством.
Великий князь и его офицеры не щадили себя. Проявляя личное мужество, они увлекали на городские валы гражданское население. Мещане и мужики с честью исполняли свой долг. Во время второго приступа татарам удалось высадить одни из крепостных ворот. И в устье главной улицы под названием Большая — длиной в две версты со спуском к Ангаре — завязалось сражение. Но казаки, жандармы, горожане оказали столь упорное сопротивление, что татарам пришлось вернуться на исходные позиции.
Тогда-то, ничего не добившись силой, Иван Огарев и задумал достичь своей цели с помощью вероломства.

Его план, как известно, состоял в том, чтобы проникнуть в город, найти доступ к Великому князю, втереться к нему в доверие и в условленное время открыть осаждающим какие-нибудь из городских ворот; после чего утолить свою жажду мести, учинив расправу над братом царя.
Цыганка Сангарра, сопровождавшая предателя и в лагере на Ангаре, подбила его привести этот план в исполнение. Следовало и впрямь действовать без промедления.
К Иркутску двигались русские войска из Якутской области. Они сосредоточились в нижнем течении Лены и по ее долине поднимались вверх. Через шесть дней они могли выйти к городу. Значит, Иркутск нужно было выдать татарам до этого времени. Иван Огарев больше не колебался.

Вечером 2 октября в большой гостиной генерал-губернаторского дворца состоялся военный совет. На нем присутствовал Великий князь.
Дворец, воздвигнутый в конце Большой улицы, господствовал над длинной полосой прибрежного откоса.
Из окон его главного фасада был виден татарский лагерь, и если бы артиллерия осаждающих обладала большей дальнобойностью, дворец уже был бы необитаем.
Великий князь, генерал Воронцов и городской голова — предводитель купечества, к которым присоединились также некоторые из высших чинов, уже вынесли несколько решений.
— Господа, — произнес Великий князь, — вы четко представляете себе наше положение. Я твердо надеюсь, что нам удастся продержаться до подхода частей из Якутска. И тогда уж мы сможем, конечно, изгнать эти варварские орды, которые, надо думать, дорого заплатят за свое покушение на российские земли.
— Ваше Высочество может твердо рассчитывать на все население Иркутска, — заверил генерал Воронцов.
— Хорошо, генерал, — ответил Великий князь, — я воздаю должное патриотизму горожан. Слава Богу, иркутянам не довелось испытать ужасов эпидемий или голода, и у меня есть основания надеяться, что их удастся избежать и впредь. А на городском валу мне оставалось только восхищаться их мужеством. Господин городской голова, вы слышали мои слова. Прошу вас так их всем и передать.
— От имени города я благодарю Ваше Высочество, — ответил предводитель купечества.
— Осмелюсь спросить, каков, по мнению Вашего Высочества, крайний срок прибытия армии поддержки?
— Шесть дней — самое большее, сударь, — ответил Великий князь.
— Сегодня утром в город сумел пробраться их посланец, человек очень храбрый и удачливый. Он сообщил мне, что пятьдесят тысяч русских под командой генерала Киселева движутся к нам ускоренным маршем. Два дня назад они достигли у Киренска берегов Лены, и теперь уже ни снег, ни мороз не помешают их прибытию. Зайдя татарам во фланг, пятьдесят тысяч солдат из отборных частей сумеют быстро снять осаду.
— Я хочу добавить, — заявил предводитель купечества, — что в тот день, когда Ваше Высочество прикажет выступить, мы будем готовы выполнить приказ.
— Хорошо, сударь, — ответил Великий князь.
— Подождем, пока русские передовые части появятся на ближних высотах, и разгромим захватчиков.
Затем он обратился к генералу Воронцову:
— Завтра мы проверим состояние работы на правом берегу. По Ангаре несет лед, она вот-вот встанет, и в этом случае татары, наверное, смогут ее перейти.
— Да позволит мне Ваше Высочество обратить его внимание на одно обстоятельство, — вставил слово городской голова.
— Прошу, сударь.
— Я не раз замечал, как температура падала до тридцати и сорока градусов ниже нуля, но Ангара все равно несла лед, не замерзая полностью. Это объясняется, конечно, скоростью ее течения. И если у татар нет иного способа перейти реку, то я могу ручаться Вашему Высочеству, что таким путем они в Иркутск не войдут.
Генерал-губернатор подтвердил слова городского головы.
— Это весьма счастливое обстоятельство, — согласился Великий князь. — Тем не менее надо быть готовым к любому повороту событий.
Обратившись затем к полицмейстеру, он спросил:
— А вы, сударь, ничего не имеете сказать мне?
— Я имею сообщить Вашему Высочеству, — ответил полицмейстер, — о челобитной, направленной ему через меня.
— Направленной… кем?
— Людьми, сосланными в Сибирь, которых, как известно Вашему Высочеству, в городе насчитывается пятьсот человек.
Политические ссыльные, расселенные по всей провинции, после начала нашествия были действительно собраны в Иркутске. Они подчинились приказу переехать в город и покинуть поселки, где занимались различной деятельностью: кто врачевал, кто учительствовал — будь то в гимназии, в японской школе или в Школе навигации.
С самого начала Великий князь, полагаясь, как и царь, на патриотизм ссыльных, дал им в руки оружие и нашел в них храбрых защитников.
— И чего же просят ссыльные? — спросил Великий князь.
— Они просят у Вашего Высочества, — ответил полицмейстер, — позволения объединиться в особый батальон и при первом же выступлении быть в головном отряде.
— Хорошо, — сказал Великий князь, даже не пытаясь скрыть волнения, — ведь эти ссыльные — русские люди и сражаться за свою родину — их неотъемлемое право!
— От себя могу заверить Ваше Высочество, — добавил генерал- губернатор, — что у него не будет более достойных солдат.
— Но им нужен командир, — заметил Великий князь. — Кто им будет?
— Они хотели бы представить Вашему Высочеству, — ответил полицмейстер, — одного из них, отличавшегося уже не раз.
— Он русский?
— Да, русский из балтийских губерний.
— Его зовут?…
— Василий Федоров.
Этим ссыльным был отец Нади.
Василий Федоров, как мы знаем, занимался в Иркутске врачеванием.
Человек образованный и наделенный чувством сострадания, он отличался незаурядным мужеством и искренним патриотизмом. Все свободное от посещения больных время он отдавал организации сопротивления. Это он объединил своих товарищей по ссылке вокруг общего дела.
Своим поведением ссыльные, до сих пор считавшиеся просто частью населения, обратили на себя внимание Великого князя. В ходе нескольких операций они кровью оплатили свой долг святой Руси — воистину святой и обожаемой ее сынами!
Василий Федоров вел себя как герой. Имя его не раз упоминалось в реляциях, но он никогда не просил ни снисхождения, ни милостей. И когда у ссыльных Иркутска возникла мысль образовать ударный батальон, он даже не знал об их намерении выбрать его своим командиром.
Когда полицмейстер произнес это имя в присутствии Великого князя, тот ответил, что оно ему знакомо.
— И в самом деле, — пояснил генерал Воронцов, — Василий Федоров человек достойный и храбрый, пользующийся огромным влиянием у своих собратьев.
— Как давно он в Иркутске? — спросил Великий князь.
— Два года.
— И его поведение?…
— Его поведение, — ответил полицмейстер, — соответствует требованиям особых законов, на сей случай предусмотренных.
— Генерал, — сказал Великий князь, — извольте немедленно представить его мне.
Приказание Великого князя было исполнено: не прошло и получаса, как Василия Федорова ввели в Большую гостиную.
Это был человек лет сорока, не более, высокого роста, со строгим и грустным лицом.
Чувствовалось, что вся его жизнь определяется одним словом — борьба: он боролся и страдал. Чертами лица он удивительно походил на свою дочь — Федорову Надю.
Татарское нашествие потрясло его более чем кого-либо другого, поразив его любящую душу, разрушив последние надежды отца, сосланного за восемь тысяч верст от родного города.
Из одного письма он узнал о смерти жены и тут же об отъезде его дочери, получившей от правительства разрешение приехать к нему в Иркутск.
Надя должна была выехать из Риги 10 июля. Нашествие началось 15 июля. Если к этому времени Надя уже пересекла границу, — что может ждать ее в захваченной стране?
Легко представить себе, какая тревога терзала душу несчастного отца, не получившего с тех пор никаких известий.
Представ перед Великим князем, Василий Федоров поклонился и стал ждать вопросов.
— Василий Федоров, — обратился к нему Великий князь, — твои товарищи по ссылке обратились с просьбой образовать ударный батальон. Известно ли им, что в подобных войсках погибают, но не сдаются?
— Им это известно, — ответил Василий Федоров.
— Командиром они хотят видеть тебя.
— Меня, Ваше Высочество?
— Ты согласен встать во главе их?
— Да, если того требует благо России.
— Майор Федоров, — объявил Великий князь, — с этого дня ты больше не ссыльный.
— Благодарю, Ваше Высочество, но могу ли я командовать людьми, которые продолжают оставаться ссыльными?
— Они больше не ссыльные!
Тем самым брат государя объявлял помилование всем его товарищам по ссылке, отныне его боевым соратникам!
Василий Федоров с чувством пожал поданную Великим князем руку. И покинул гостиную.

Обернувшись к присутствовавшим при разговоре должностным лицам, Великий князь с улыбкой произнес:

— Государь не откажется подписать акт о помиловании, который я ему направлю! Для защиты сибирской столицы нам нужны герои, и я только что создал их.

Великодушное помилование ссыльных Иркутска и в самом деле явилось актом подлинной справедливости и мудрой политики.
На город уже опустилась ночь.
В окнах дворца мерцали отблески костров татарского лагеря, пылавших за Ангарой.
Вдоль берегов тащило множество льдин, утыкавшихся порой в первые сваи снесенных деревянных мостов. А те, что удерживались течением в фарватере, неслись с огромной скоростью.
Подтверждались слова городского головы, заметившего, что едва ли всю поверхность Ангары затянет сплошной коркой льда. Так что опасность нападения с этой стороны защитникам Иркутска не угрожала.
Только что пробило десять часов вечера.
Великий князь собирался уже отпустить должностных лиц и удалиться в свои апартаменты, когда перед дворцом послышалось какое-то волнение.
Почти тотчас дверь гостиной отворилась, появился один из адъютантов и, подойдя к Великому князю, произнес:
— Ваше Высочество, прибыл царский гонец!

Глава XIII- ЦАРСКИЙ ГОНЕЦ

В едином порыве члены совета обратили взгляды к приоткрытой двери.
В Иркутск прибыл посланец царя!
Если бы у них было хоть мгновение подумать над возможностью такого события, они, конечно, сочли бы его невероятным.
Великий князь поспешил навстречу адъютанту.
— Пригласите! — сказал он.
Вошел человек. Вид у него был изможденный. В поношенном, местами рваном зипуне сибирского крестьянина, в который он был одет, виднелись следы пуль. Голову прикрывала высокая русская шапка. Лицо обезображивал плохо зарубцевавшийся шрам. По всей видимости, этот человек проделал долгий и мучительный путь. А разбитая обувь говорила о том, что часть этого пути ему пришлось проделать пешком.
— Его Высочество Великий князь? — воскликнул он, входя.
Великий князь шагнул ему навстречу.
— Ты царский гонец? — спросил он.
— Да, Ваше Высочество.
— И ты прибыл?…
— Из Москвы.
— А покинул Москву?…
— Пятнадцатого июля.

Добавлено после русской цензуры:

— Тебя зовут?…
— Михаил Строгов.
Это был Иван Огарев.
Он присвоил имя и должность того, кого считал абсолютно беспомощным. В Иркутске его не знали ни Великий князь, ни кто-либо другой, и ему не пришлось даже изменять внешность. А поскольку у него имелась возможность доказать, что он именно тот, за кого себя выдает, то никто бы в этом не усомнился. И вот, ведомый железной волей, он явился сюда, чтобы через предательство и убийство ускорить развязку драмы нашествия.

После ответов Ивана Огарева Великий князь подал знак, и его советники удалились.

Мнимый Михаил Строгов и брат государя остались в гостиной одни.

Несколько мгновений Великий князь с чрезвычайным вниманием разглядывал Ивана Огарева.
Потом спросил:
— Пятнадцатого июля ты был в Москве?
— Да, Ваше Высочество, а в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое я видел его Величество государя в Новом дворце.
— У тебя есть от царя письмо?
— Вот оно.

И Иван Огарев протянул Великому князю письмо императора, уменьшенное до почти микроскопических размеров.
— Письмо было вручено тебе в таком виде? — спросил Великий князь.
— Нет, Ваше Высочество, но мне пришлось разорвать конверт, чтобы легче утаить содержимое от солдат эмира.
— Значит, ты был у татар в плену?
— Да, Ваше Высочество, несколько дней, — ответил Иван Огарев. — Этим объясняется, почему я, выехав из Москвы пятнадцатого июля, как указано датой письма, до Иркутска добрался лишь второго октября, после семидесяти девяти дней пути.

Великий князь взял письмо.
Развернув его, различил подпись царя, которую предваряла привычная формула, написанная той же рукой.

Тем самым отпадали какие-либо сомнения насчет подлинности письма, а значит, и личности самого гонца.
Если его свирепая физиономия поначалу внушала недоверие, которого, впрочем, Великий князь никак не обнаружил, то теперь это недоверие полностью рассеялось.
Некоторое время Великий князь молчал, медленно читая письмо и стараясь глубже проникнуть в его смысл.
Затем, возвращаясь к разговору, спросил:
— Михаил Строгов, тебе известно содержание этого письма?
— Да, Ваше Высочество. Я мог оказаться перед необходимостью уничтожить его, чтобы оно не попало в руки татар, и я хотел, если удастся, передать Вашему Высочеству его точный текст.
— Ты знаешь, что письмо предписывает нам даже погибнуть в Иркутске, но города не сдавать?
— Знаю.
— Тебе известно также, что в нем указаны пути передвижения войск, согласованные с целью остановить нашествие?
— Да, Ваше Высочество, но эти передвижения не удались.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что Ишим, Омск, Томск — если говорить лишь о главных городах той и другой Сибири — один за другим захвачены солдатами Феофар-хана.
— Но сражения были? Наши казаки сталкивались с татарами?
— Не раз, Ваше Высочество.
— Но были отброшены?
— У них не хватало сил.
— Где произошли стычки, о которых ты говоришь?
— В Колывани, в Томске…
До этого Иван Огарев говорил только правду; однако, желая раздуть успехи войск эмира, чтобы подорвать дух защитников Иркутска, он добавил:
— И в третий раз перед Красноярском.
— И в этой последней стычке?… — спросил Великий князь, сжав губы так, что слова проходили с трудом.
— Это была более чем стычка, Ваше Высочество, — ответил Иван Огарев, — это была битва.
— Битва?
— Двадцать тысяч русских, прибывших из приграничных уездов и Тобольской губернии, сошлись со ста пятьюдесятью тысячами татар и, несмотря на проявленную храбрость, были уничтожены.
— Ты лжешь! — вскричал Великий князь, безуспешно пытавшийся сдержать свой гнев.
— Я говорю правду, Ваше Высочество, — холодно ответил Иван Огарев. — Я присутствовал при этой битве под Красноярском, как раз там я и попал в плен!
Великий князь успокоился и знаком дал Ивану Огареву понять, что не сомневается в его правдивости.
— Какого числа произошла битва под Красноярском? — спросил он.
— Второго сентября.
— И теперь все татарские войска сосредоточены вокруг Иркутска?
— Все.
— И ты их оцениваешь?…
— В четыреста тысяч человек.
Новое преувеличение, допущенное Иваном Огаревым в оценке численности татарских армий, преследовало все ту же цель.
— Значит, мне нечего ждать помощи из западных губерний? — задал вопрос Великий князь.
— Никакой, Ваше Высочество, во всяком случае — до конца зимы.
— Так вот, слушай, Строгов. Даже если ни с востока, ни с запада мне не придет никакой помощи, а этих варваров окажется шестьсот тысяч, Иркутска я не сдам!
Злые глаза Ивана Огарева чуть прищурились.
Предатель словно хотел сказать, что в своих расчетах брат царя забыл о предательстве.
Слушая эти убийственные новости, Великий князь, человек вспыльчивый, с трудом сохранял спокойствие.
Он мерил шагами гостиную в присутствии Ивана Огарева, который не спускал с него глаз, словно предвкушая скорое удовлетворение своей мести.
Великий князь задерживался у окон, смотрел на костры татарского лагеря, прислушивался к шуму, который производили сталкивающиеся льдины, подгоняемые течением Ангары.
Прошло четверть часа; князь не задал ни одного нового вопроса.
Потом, снова взяв письмо, он прочел из него отрывок и спросил:
— Тебе известно, Строгов, что в письме идет речь о предателе, которого мне следует остерегаться?
— Да, Ваше Высочество.
— Он попытается проникнуть в Иркутск под чужой личиной, войти ко мне в доверие, а затем, в урочный час, предать город в руки татар.
— Все это я знаю, Ваше Высочество, как и то, что Иван Огарев поклялся лично отомстить брату царя.
— За что?
— Говорят, этот офицер был приговорен Великим князем к унизительному разжалованию.
— Да… припоминаю… Но он заслуживал его — этот негодяй, который собирался в недалеком будущем выступить против своей страны и возглавить нашествие варваров!
— Его Величество государь, — повторил Иван Огарев, — особенно настаивал на том, чтобы предостеречь Ваше Высочество насчет преступных планов Ивана Огарева касательно вашей личности.
— Да… в письме об этом говорится…
— И Его Величество сказал мне об этом сам, предупредив, чтобы по пути моего следования через Сибирь я особенно остерегался этого предателя.
— Ты встретил его?
— Да, Ваше Высочество, после красноярской битвы. Если бы у него возникло подозрение, что при мне находится письмо, адресованное Вашему Высочеству, и в этом письме раскрываются все его планы, он не пощадил бы меня.
— Да, тебя ждал бы конец! — согласился Великий князь.
— А как тебе удалось бежать?
— Бросившись в Енисей.
— А в Иркутск ты проник?…
— Благодаря вылазке, которая была предпринята как раз сегодня вечером с целью отбросить отряд татар. Мне удалось замешаться меж защитников города, потом я назвался, и меня тотчас отвели к Вашему Высочеству.
— Ладно, Михаил Строгов, — сказал Великий князь.— Выполняя эту трудную миссию, ты выказал мужество и усердие. Я тебя не забуду. Хочешь просить у меня какой-нибудь милости?
— Никакой, разве что сражаться рядом с Вашим Высочеством, — ответил Иван Огарев.
— Будь по-твоему, Михаил Строгов. С сегодняшнего дня ты будешь находиться при мне и жить в этом дворце.
— А если, как предполагают, Иван Огарев и впрямь вознамерится явиться под фальшивым именем к Вашему Высочеству?
— Мы разоблачим его — с твоей помощью, раз ты его знаешь, и он у меня умрет под кнутом. Ступай.

Окончание фрагмента, добавленного после русской цензуры

Вымарано:

- Вместе с Михаилом Строговым, капитаном корпуса царских гонцов, я должен доставить письмо от Его Величества Вашему Высочеству.

- Письмо подлинно. Но я должен убедиться в подлинности гонца.

- Лично я не имел чести быть представленным Вашему Высочеству… и всё же моё скромное имя Вам известно: я бывший полковник Иван Огарев.

- Как? Изменник Отечеству? Я рассматривал твоё дело и приговорил к каторге на четверть века! -- вскричал, донельзя удивлённый, брат царя.

- Приговор отменён высшей инстанцией, а я снова вынужден предстать перед Вами. И главная причина этого обстоятельства - та, что Ваше высочество знает, кого я представлял четыре года назад, и кто являлся моим другом в российских столицах. Я нижайше прошу выслушать их предложения по спасению России, а равно с этим, представить, по какой причине ваш августейший брат освободил меня до такой степени, что я в разгар тартарского нашествия пересёк половину Сибири. А по пути я приобрёл достаточную власть, чтобы быть полезным Вашему Высочеству.
На лице Великого князя отразилась буря чувств, кои полностью овладели им. Наконец, он принял вид наружного спокойствия и жестом предложил Огареву продолжать, предварительно задав пару кратких вопросов, на которые мог ответить только подлинный Огарев.

- Благодарю, Ваше Высочество, Вы сделали выбор государственного деятеля.

- Мои друзья сожалеют о бедствии, постигшем Сибирь. Они не смогли удержать амбиции Феофар-хана в границах, приличествующих туземному царьку, и не смогли воспрепятствовать его выходу на мировую сцену. Такова, увы, сложность общения с дикарями, проживающими между цивилизованными империями: они стремятся стать бОльшим, чем могут быть по своей природе.

- Великобритания и Франция жаждут оказать посильную помощь в усмирении дикой Азии, посягнувшей на интересы России. В то же время, они отмечают нерасторопность России в разрешении азиатского кризиса: из-за вовлечения в европейские дела, она не располагает достаточными средствами в Азии. Весь цивилизованный мир оценивает решимость и умелость России на примере решения данного вопроса: сможет ли Россия преодолеть присущую ей косность, и ответственно, как её партнёры в Европе в других частях света, принести мир в самое сердце Азии.

- Ваше Высочество! Судьба, приведшая Вас именно в это время в Сибирь, выбрала Вас для исполнения этой высокой миссии. Вы закончите трёхсотлетний труд десятков поколений монархов Российских: навечно утвердите Европу в Азии, покончите с отсталостью и дикостью спящих стран, пробудите их к прогрессу и процветанию. Если Москва оставила Сибирь на произвол судьбы - то Вы явитесь её спасителем, а потом и основателем новой России на востоке.
Великий князь выслушал пламенную речь Огарева с застывшим выражением лица, никак не проявляя своего отношения. Только последнее предложение пробудило в нём недоумение:

- Извольте объяснить, милостивый государь, каким образом из осаждённого Иркутска может объявиться сила, способная отбить нашествие и оспорить первенство Москвы?

- Эта сила перед Вами, Ваше Высочество, точнее - её представитель. Достаточно Вашего согласия, и эта сила возьмёт на себя все заботы о будущем новой Сибири. Феофар-хан отступится, волнения старожилов и поляков утихнут, с востока и юга начнётся подвоз всего необходимого для восстановления несчастного края, а Москва смирится с тем, что её азиатские владения, до которых ей нет дела, окажутся в рачительных руках представителя правящей династии. Никто не желает умаления достоинства Российской империи, разве что в управлении, недостаточно гибком для руководства двумя частями света. Оно будет представлено унией в рамках одной августейшей семьи. Вы станете вице-царём Азии, Выше Величество. Письмо Вашего брата-императора предоставляет Вам достаточно полномочий для этого шага.
Иван Огарев не был царедворцем, и всё же ему приходилось достаточно общаться с сильными мира сего, чтобы вовремя прекратить речь, и не уподобляться торгашу на базаре, расхваливающему свой товар - и предоставить своему собеседнику домыслить недосказанное. Молчание продлилось долгое время, в течение которого Великому князю пришлось приложить все усилия, чтобы не дать волю своим чувствам.
Вместо ожидания близкой гибели со шпагой в руках на баррикадах Иркутска, он оказывался на ступенях трона гигантской империи Востока, которая предстояло оспорить славу Китая, Ирана и Турции. Никто бы не посмел обвинить его в измене, потому что он действительно явился бы спасителем Иркутска, Сибири, да и всей России; более того, его деятельность как реформатора управления страной, получало такую поддержку и помощь, о которой он даже не осмеливался мечтать.
И всё же его настораживало многое - а в первую очередь сам Иван Огарев, о котором во время изучения его дела смог составить полное и верное представление. Этот человек действительно говорил от лица фигур высокого полёта, как в Европе, так и в самой России, и он действительно мог выполнить свою часть договора.
Великий князь, как человек, уже простившийся с жизнью, не стал безоглядно бросаться за миражом спасения, и решил вступить в игру:

- Что с Михаилом Строговым? Судя по тому, что он не с тобой, то он честный и верный человек.

- Несомненно, Выше высочество. Надеюсь, он жив.

- Насколько велико ваше влияние на Феофар-хана? Кто и как заставит его отступить от Иркутска?

- Пусть это будет нашей заботой… , точнее, другого эмира, который встанет на место Феофар-хана, после того как тот, ко всеобщему огорчению, неожиданно умрёт как мученик во славу Аллаха в войне с гяурами. Новый эмир окажется деятелем, склонным к влиянию европейской цивилизации и предпочтёт заключить мир с Азиатской Россией. Новый эмир вернётся победителем восвояси, после чего вечная дружба Азиатской Англии и Азиатской России смирят навсегда местных хищников. Гарантией выполнения договора будет мой корпус, собранный из мятежных старожилов и восставших поляков. Более того, Срединная Азия окажется под совместным надзором европейских держав, что изрядно улучшит нравы азиатов.

- А от чего внезапно скончаюсь я, если откажусь от твоего предложения?

- Ваше Высочество лучше меня знает положение Иркутска, равно как и время подхода подкреплений. На одного защитника города приходится двадцать воинов Феофар-хана: превосходство слишком велико, чтобы его можно было сровнять мужеством или выучкой. Омск, Томск, Колывань и Красноярск могут служить тому примером.
Великий князь не мог не признать справедливость последнего аргумента.

- Наконец, почему я должен верить человеку, который является в рубище и рассуждает о мировой политике с непринуждённостью министра иностранных дел?

- Ответ прост, Ваше Высочество: вы слышите перестрелку? Нет. Пушки Феофар-хана молчат. Тартары стоят на своих позициях. И пока я здесь - ни один тартар не подойдет к иркутским рвам, и ни один выстрел не раздастся с той стороны. В моих руках ключи от судьбы Иркутска. Позднее я дам доказательства, что не только от столицы восточной Сибири.

- Огарев, я услышал достаточно уклончивых формулировок, применяемых дипломатами во время переговоров. Я бы и сам поупражнялся в сочинении пустых прекраснодушных фраз, если бы из окон моего кабинета не наблюдал огни неприятельской армии. Поэтому приказываю тебе выражаться без экивоков, поскольку тебя прислали отнюдь не дипломаты.

- Я с радостью отвечу на все вопросы Вашего Высочества!

- Лицемерие тоже отставить! Не думаю, что ты принадлежишь к праведникам, которые подставляют правую щеку, когда их ударяют по левой - а тем более, прощают гражданскую казнь и каторгу!

- Признаюсь, три года омском тюремном замке я мечтал об этом разговоре, и это дало мне силы выжить в аду… и всё же я явился сюда не с отмщением, а с деловым предложением, которое будет обоюдовыгодным для обеих сторон.

- Помнится, так некий незнакомец начинал разговор с доктором Фаустусом; впрочем, продолжай!
- Для начала я позволю себе ещё раз напомнить Вашему Высочеству позиции и намерения сторон, каковые состоят в нижеследующем.

- Российская империя не имеет возможности защитить свои азиатские владения от объединённого нашествия азиатских орд. Ключевым словом тут является «объединённое», то есть инспирированное и организованное отнюдь не внутренними силами в Азии. Разумеется, империя имеет достаточно резервов, чтобы выдвинуться в Сибирь и дать решительный бой ордам азиатов, который завершится их изгнанием…, но Ваше Высочество понимает, что координация враждебных действий не ограничивается только Азией, а обязательно будет расширена на Европу. Таким образом, вместо отражения вторжения в Сибирь Россия неизбежно столкнётся с войной на нескольких направлениях: в Сибири, на Кавказе, на Балканах, на побережьях, уязвимых для действий враждебных флотов. Вдобавок к этому, кроме бунта старожилов в Сибири опять может подняться Польша, а то и любая инородческая окраина. Надеюсь, Ваше Высочество не думает, что Феофар-хан действует сам по себе и после решительного отпора тишь да гладь воцарится во всей державе?

- Признаюсь, поначалу первые донесения о бухарском нашествии меня поставили в тупик, потому что эмир не мог не осознавать последствий своей дерзости. Сейчас ты подтвердил мои худшие опасения, в которых я боялся признаться сам себе.

- Значит, Ваше Высочество осознаёт всю серьёзность положения империи?

- Более чем. Равно и то, что в такой ситуации надо защищать до последнего любой российский рубеж, надеясь, что на каком-то из них нашествие захлебнётся в собственной крови! Чем дальше от сердца России это случится — тем выгоднее будут условия нового мирного договора.

- Отвага и проницательность Вашего Высочества никем не подвергаются сомнению! Только силы, неудовлетворенные унижением России в несчастливой Крымской компании, не собираются останавливаться, их устроит только полное усмирение России. Но я продолжу, ибо время дорого и быстротечно.

- Империя может спастись от военной катастрофы, которая началась на востоке и закончится на западе. Для этого ей надлежит уйти из Сибири, чтобы остаться полностью европейской страной, без азиатского кровавого кошмара мыслей о мировом господстве. Условия я поучительнейшее доложил на высочайшее рассмотрение ранее: создание независимого Сибирского царства в Азиатской России, объявление унии с Россией, открытие границ для торговли с цивилизованными странами, проведение внутренних реформ с предоставление избирательных прав местному населению для формирования власти на манер Северо-Американских Соединённых штатов. Разумеется, с Вами, Ваше Величество, как основателем сибирской династии, которая будет признана немедля всеми европейскими дворами. И, что менее понравится Вам - со мной, Вашим покорным слугой, в качестве будущего министра военных и внутренних дел.

- Сказать по правде, Огарев, последнее - как раз наименее ужасное из того, что ты перечислил!

- В этом месте я бы позволил себе процитировать графа Палена, сказанные некогда Вашему предку перед началом его блистательного правления: «Ступайте царствовать!»

Великий князь знал то, что цитата неполна, поскольку начиналась со слов «Хватит ребячиться!», и то, что она была произнесена заговорщиком после убийства помазанника Божьего, и то, что выскочке Огареву такие тщательно скрываемые подробности из истории правящей династии знать не полагалось. А то, что ему они были ведомы и что он чувствовал себя графом Паленом перед будущим Александром Первым, лучше всего характеризовало положение, которое отводилось Великому князю в этой интриге.
Возможности спастись собственными силами не было - ни у самого Великого князи, ни у Иркутска.
Ценой же спасения по предложению врага были измена присяге и бесчестье.
Огарев ничем не выражал своего торжества, хотя несомненно чувствовал себя триумфатором. Его месть исполнилась в полной мере.
Единственное, что в сумятице мыслей наспех мог извлечь Великий князь: пока Огарев в Иркутске - городу не угрожает штурм. Кукловоды Огарева и Феофар-хана будут ждать почётной капитуляции. Это позволяло выиграть время до подхода Киселева.
Огарев - своего рода заложник договора. Достаточно приказа из одного слова, чтобы выбросить труп предателя в ров и тем самым обозначить решимость осаждённых идти до конца. Он знал на что шёл, перед тем как явиться в дворец генерал-губернатора: в смелости и целеустремлённости отказать ему было нельзя. И сам Великий князь оказывался в положении немногим лучше, чем у его врага. Оба они живы только потому, что для них прописаны роли, которые им надлежит исполнить. А вот что с ними случится после третьего акта, сейчас было известно немногим, никто не дочитал пьесу до конца.
А раз так, то на этом можно сыграть.

У Великого князя было преимущество в схватке с Огаревым, которое он пока не демонстрировал: при изучении дела он ознакомился с многими отзывами о нём, что в полной мере очертило характер преступника. Все свидетели считали непомерное честолюбие Ивана главной чертой его характера. Он не умел и не хотел быть вторым, он всегда шёл к первому месту, используя любые средства. Великий князь осознавал, что в будущем Сибирском царстве ему недолго пришлось бы править, имея в подчинённых такого интригана и честолюбца, да ещё опирающегося на штыки поляков и старожилов. Даже принимая во внимание, что для придания законности требовалась декоративная фигура из респектабельной династии - сие вряд ли остановило бы происки Огарева.
А не использовать ли сейчас Ивана Огарева против его нынешних хозяев?
Причём не против несчастного Феофар-хана, жалкой и недалёкой марионетки, а против настоящих руководителей, пока остающихся в тени? Которых Огарев должен ненавидеть, так же, как и Великого князя, потому что они преграждают ему путь к полной власти.

- Хорошо, Огарев, я обдумаю твоё предложение и оценю твой план… Ты ведь автор этой интриги?
По замешательству Огарева было видно, что он желал бы поставить единственным автором и приписать себе всю славу, но какие-то соображения вынудили его скромно сознаться в роли исполнителя.
В ответ Великий князь позволил себя мимикой изобразить высокомерие отношение с низшим, что вообще-то не было свойственно этому деятелю либеральных взглядов.
Унижение Огарева, хотя бы в малой степени, создавало неплохую основу для дуэли характеров между ним и братом царя.
Огареву невозможно было продолжать выдавать себя за гонца царя: его запомнили как главнокомандующего Феофар-хана лазутчики и беженцы, собравшиеся в Иркутске со всей Сибири. Великий князь его аттестовал приближенным за перебежчика, осознавшего масштаб своего преступления и жаждущего участием в обороне города избавиться от клейма изменника.
Великий князь настоял на сутках раздумий и подготовке приближённых к принятию плана Огарева; последний настаивал на немедленном исполнении, стращая дерзостью и неуправляемостью тартар, и всё же был вынужден смириться с отсрочкой.
Так З октября были выиграны первые сутки столь желанного отдыха Иркутска, а отряды Киселева стали ближе на дневной переход. Огарев провёл их в одиночестве под надзором в генерал-губернаторском дворце.
Утром 4 октября Великий князь приказал доставить к нему Огарева, и оповестил, что склонен принять план создания Сибирского царства при условии прямых переговоров его самого, как представителя империи, и генерал-губернатора, как руководителя обороны Иркутска, с настоящими вдохновителями нашествия (раз Великий князь получил подтверждение, что координаторы на самом деле существуют). Высшие представители власти должны были обговорить все условия своей капитуляции перед тем, как её формально принял бы Феофар-хан.
День в уединении и праздности был невыносим для кипучей натуры Огарева; очередная отговорка вывела его из терпения. Великий князь выслушал попрёки и угрозы со светской снисходительной улыбкой, что окончательно лишило Ивана его рассудительности.
- Подле Иркутска стоит армия бухарского эмира, имеющего титул султана - повелителя правоверных Срединной Азии. Ваш покорный слуга числится в этой главнокомандующим - извольте объясниться, Ваше Высочество, чем вашу сторону не устраивают достоинство наших чинов?

- В качестве главнокомандующего, гарантирующего свободный выход гарнизона и неприкосновенность оставшихся обывателей, слова Огарева, может, было бы довольно. Но капитуляция Иркутска сопряжена с реформированием империи, что вовлекает в переговоры первых лиц тех государств, которые захотят стать гарантами договоров. Я буду общаться только с официальными лицами, имеющими полномочия, по дипломатическому протоколу.
Огарев не имел никаких полномочий на обсуждение таких вопросов; его бы и не допустили к ним.
Роли переменились: теперь в ловушке был сам охотник, а дичь ускользнула.
Нетерпеливость и самоуверенность Огарева заставили его опередить события: самому явиться в Иркутск к Великому князю, чтобы угрозой близкого штурма принудить одновременно к сдаче города, и к возрождению Сибирского царства, в котором бы он проник на самый верх власти. Феофар-хан согласился пропустить Огарева лазутчиком в столицу Восточной Сибири, потому что планы азиата не простирались дальше грабежа последнего богатого горда Сибири и отхода восвояси, а в этом инициатива Ивана ускоряла и упрощала ход событий. Бухарского эмира не посвящали во все подробности интриги, и он ознакомился с ней в общих чертах: на месте разрушенной Азиатской России должно было появиться Сибирское царство, которое не угрожало бы Туркестану - довольно и того. Есть за что благословить Аллаха!
Огарев недооценил Великого князя, как, впрочем, всех людей он полагал ниже себя. Представитель правящей династии крупнейшей монархии мира воспитывался для того, чтобы парировать подобные выпады и самому определять судьбу империи. В этом выскочка Огарев не был ему ровней, несмотря на свои волю и ум.
И теперь изменник почувствовал опасность со всех сторон: Феофар-хан с радостью отделил бы дерзкую русскую голову от туловища, организаторы нашествия не одобрили бы его прямые переговоры с русскими властями, а Великий князь переиграл его в политической партии. В его умениях уже никто не нуждался, а от смерти его отделял приговор Великого князя.
Но он не был произнесен.
Пока.
Пока же брат царя почти с участливой улыбкой обратился к изменнику:

- Друг мой, я понимаю твоё стеснённое положение и по-своему сочувствую ему. Я оценил твои дарования ещё во время разбора дела об измене, и уже тогда сожалел, что обстоятельства сделали нас врагами. По-моему, сейчас настало время исправить это положение. Бывший полковник Огарев может восстановить свою честь, если за него будут ходатайствовать брат царя и спасённый Иркутск. Прошение о помиловании на высочайшее имя будет распространено на мятежных сибирских старожилов и на бунтовщиков-ляхов, благо последним давно пора убраться прочь и не участвовать в азиатских войнах…
Огарев не стал долго испытывать терпение своего собеседника и согласился с его доводами, но обстоятельно обсудил все нюансы своего перехода на русскую сторону.
В новом качестве он получил разрешение покинуть дворец. От его имени в тартарский лагерь была отправлена прокламация с призывом к корпусу Огарева не участвовать в будущих штурмах.
Великий князь не узнал только то, что в то же время через Сангарру к Феофар-хану была послана ещё одна записка. В ней такшир извещался, что его ничтожный раб Огарев проник в замыслы русских командиров и подготавливает диверсию в городе.
Верный себе Огарев на руинах прежних интриг развил бурную деятельность по строительству новых. В его нынешних планах было желание стравить Великого князя и Феофар-хана в великой битве, из которой один точно потерпел бы поражение, а при содействии самого Ивана - то и оба Высокородных владыки. Сам интриган рассчитывал уцелеть, чтобы потом представить любому желающему свою версию произошедшего, на любой вкус, со своим полным оправданием.

Добавлено после русской цензуры:

Иван Огарев, не забыв, что он капитан корпуса царских курьеров, по-военному отдал Великому князю честь и вышел.
Итак, Иван Огарев успешно сыграл свою гнусную роль.
Доверие Великого князя было завоевано им целиком и полностью.
Он может злоупотребить этим доверием в любой момент по своему усмотрению.
Его поселят в том же дворце. Посвятят в секреты оборонительных операций. А значит, вся ситуация теперь под его контролем.
В Иркутске его никто не знает, никто не сможет сорвать с него маску.
И Огарев решил незамедлительно приступить к делу.
Время и впрямь не ждало.

Город надо было выдать татарам до прихода русских с севера и востока, а это вопрос нескольких дней.
А когда татары станут хозяевами Иркутска, отбить его будет нелегко.
В любом случае, если впоследствии им и придется его отдать, они не оставят от города камня на камне, а голова Великого князя скатится к ногам Феофар-хана.
Получив полную возможность видеть, наблюдать и действовать, Иван Огарев уже на следующий день занялся посещением оборонительных укреплений.
Офицеры, солдаты и гражданское население встречали его с сердечной благодарностью.
Посланец царя был для них своего рода связующим звеном с империей.
В свой черед Иван Огарев с обычной самоуверенностью, которая никогда ему не изменяла, рассказывал о мнимых злоключениях, случившихся на его пути.
Затем весьма ловко, не слишком на этом настаивая, заговаривал о серьезности положения, преувеличивая, как и в рассказе Великому князю, и успехи татар, и те силы, которыми варвары располагали.
Из его слов вытекало, что ожидаемая помощь, даже если она и придет, будет недостаточной, и следует опасаться, как бы сражение под стенами Иркутска не оказалось столь же гибельным, как и под Колыванью, Томском и Красноярском.
С этими мрачными измышлениями Иван Огарев, однако, не перебарщивал.
Ненавязчиво внедряя их в сознание защитников города, он проявлял известную осмотрительность.
Казалось, будто на вопросы он соглашается отвечать, лишь когда на него слишком наседают, и как бы сожалеет о сказанном.
Во всяком случае, он непременно добавлял, что биться надо до последнего и скорее взорвать город, чем согласиться на его сдачу!

Действия его могли, разумеется, обернуться злом. Но гарнизон и жители Иркутска были слишком искренними патриотами, чтобы дать себя обескуражить.
Ни одному из солдат и граждан, которые оказались заперты в изолированном городе на окраине азиатского мира, и в голову не пришло заводить речь о капитуляции.
Презрение русских к жестокости варваров не имело границ.
Так или иначе, но никто и не подумал заподозрить Ивана Огарева в бесчестной игре, предположить, что мнимый царский гонец был просто предателем.

Окончание фрагмента, добавленного после русской цензуры

Вследствие совершенно естественных обстоятельств у Ивана Огарева с момента его появления в Иркутске установились частые контакты с одним из наиболее храбрых защитников города — Василием Федоровым.
Легко понять, какие тревожные мысли обуревали бедного отца.
Если его дочь, Надя Федорова, покинула Россию в тот день, которым было помечено последнее письмо из Риги, то что с ней сталось?
Пытается ли она еще и теперь пересечь захваченные провинции или давно уже была пленницей?
От своих мучительных дум Василий Федоров отвлекался, лишь когда случалось сражаться с татарами, а случалось это, на его взгляд, слишком редко. Вот почему, когда Василий Федоров узнал о неожиданном прибытии царского гонца, у него возникло предчувствие, что тот может что-то сообщить ему о дочери. Надежда эта была, скорее всего, химерическая, но он крепко за нее держался. А вдруг этот посланец побывал в плену в то же время, что и Надя? Василий Федоров разыскал Ивана Огарева, который, пользуясь случаем, общался с майором каждый день. Уж не рассчитывал ли отступник найти единомышленника? Не по себе ли судил он о людях? Не считал ли, что русский человек, пусть даже политический ссыльный, может оказаться настолько низок, чтобы предать родину? Как бы там ни было, Иван Огарев с притворной поспешностью ответил на обращение бедного отца.
И тот уже на следующий день после прибытия мнимого гонца отправился во дворец генерал-губернатора. Там он поведал Огареву о тех обстоятельствах, при которых его дочери пришлось выехать из Европейской России, и рассказал о своих теперешних беспокойствах.
Нади Иван Огарев не знал, хотя и встречался с нею на ишимской почтовой станции в тот день, когда она была там вместе с Михаилом Строговым. Но тогда он обратил, на нее не больше внимания, чем на двух журналистов, находившихся на станции в это же время. И поэтому сообщить Василию Федорову каких-либо сведений о его дочери он не мог.
— А когда ваша дочь должна была выехать из России? — спросил Иван Огарев.
— Примерно в то же время, что и вы, — ответил Василий Федоров.
— Я выехал из Москвы пятнадцатого июля.
— В это же время должна была выехать из Москвы и Надя.В ее письме прямо так и сказано.
— Значит, в Москве она была пятнадцатого июля? — переспросил Иван Огарев.
— Да, как раз этого числа.
— Ну что ж!.. — задумался Иван Огарев. Потом, спохватившись, сказал: — Нет, я ошибся… Я чуть не перепутал числа, — добавил он.
— К несчастью, слишком велика вероятность, что ваша дочь успела пересечь границу, и вам остается надеяться лишь на то, что, узнав о татарском нашествии, она не поехала дальше!
Василий Федоров опустил голову.
Он знал Надю и вполне отдавал себе отчет, что если она приняла решение ехать, то ничто не могло остановить ее.
Итак, безо всякого повода, Иван Огарев совершил поистине жестокий поступок.
Ведь он мог одним-единственным словом успокоить Василия Федорова.
Хотя Надя, при известных читателю обстоятельствах, действительно пересекла сибирскую границу, Василий Федоров, сличив дату пребывания дочери в Нижнем Новгороде с датой указа, запрещавшего выезд из города, пришел бы, естественно, к единственному заключению: Наде беды нашествия не угрожают, ибо она, вопреки своему желанию, все еще находится на европейской территории империи.
Однако Иван Огарев, следуя своей природе — природе человека, которого чужие страдания волновать уже не могли, хотя и мог произнести это слово, но… не произнес.
Василий Федоров ушел с разбитым сердцем.
После этого разговора он утратил последнюю надежду.

Добавлено после русской цензуры:

В последующие два дня — 3 и 4 октября — Великий князь несколько раз вызывал к себе мнимого Михаила Строгова и просил повторить все, что тот слышал в императорском кабинете Нового дворца.
Заранее приготовившийся ко всем возможным вопросам, Иван Огарев отвечал без колебаний.
Он намеренно не скрывал, что для царского правительства нашествие было совершенно неожиданным, что мятеж готовился в полнейшей тайне, что к тому моменту, когда новость дошла до Москвы, татары уже вышли на линию Оби и, наконец, что в русских губерниях не были готовы для отправки в Сибирь войск, достаточных для отражения нашествия.
Совершенно свободный в своих перемещениях, Иван Огарев изучал Иркутск, интересовался состоянием его укреплений, их слабыми местами, — чтобы воспользоваться своими наблюдениями впоследствии, если в силу каких-либо обстоятельств предательство оказалось бы невозможным.
Первый помощник Феофар-хана пожелал, чтобы все попытки захватить город силой были приостановлены. Вот почему с момента его появления в Иркутске артиллерия хранила гробовое молчание.
Быть может, — так он, по крайней мере, надеялся, — это ослабит бдительность осажденных?
Во всяком случае, тысячи татар на аванпостах были готовы ринуться в оставленные без защитников ворота, как только Иван Огарев даст знать о часе вторжения.
Впрочем, откладывать вторжение надолго не приходилось.
С делом следовало покончить до подхода к Иркутску русских частей.

Окончание фрагмента, добавленного после русской цензуры

Вымарано:

Огарев мигом выдумал легенду, согласно которой обманом был вовлечён во вторжение и случайно возвысился до высот командования. Ему способствовало то, что его корпус действовал на другом конце Сибири, почти за две тысячи километров отсюда, так что очевидцев его омских деяний в самом Иркутске сыскать было затруднительно.
Под конвоем Огарев посетил некоторые участки обороны и сделал уместные замечания по их улучшению. Он проникся образом мыслей азиатов, их понятиями о приступе, о сильных и слабых сторонах тактики. Осаждённые в Иркутске действительно никогда раньше не сталкивались в бою с выходцами из Туркестана, их нравы были им в новинку и немало досаждали с непривычки. Огарев же любезно оповещал о способах устранения опасности, вследствие чего необычайно быстро завоевал симпатии иркутян.
В его искренность поверили.
Огарев умел очаровывать людей, говорить то, что им хотелось услышать, и облекать сказанное в красноречивую обёртку.
Тем более, что во время каторги он близко сошёлся с сибирскими старожилами, быстро схватил суть их обид на московскую власть, и в дальнейшем умел подогревать недовольство. Он в совершенстве владел местными говорами, отличными от правильного русского языка офицеров и чиновников. Его везде принимали за своего, за сибиряка, полу-монгола - а последнее для сибиряков было скорее признаком настоящего старожила. Иркутские обыватели были лояльны властям, они сплотились подле них ввиду страшной угрозы, но Огарев ненароком вворачивал намёки на то, что верность простых людей должна быть вознаграждена позднее - и уж он, поднявшийся из низов и вошедший во власть, знает, как настоять на своём.
И никто не мог представить, что сподвижники Огарева были в Иркутске, что посеянное им во время каторги недоверие к Москве проникло во многие уголки Сибири, и ждало только призыва вождя, чтобы проявиться бунтом. Через них, вроде бы встреченных случайно на улице или во дворце, он смог составить полную диспозицию обороны. А они затаились, ожидая приказа от своего главаря.

За Огаревым присматривали, исполняя приказ Великого князя. Изменник знал, что каждый его шаг стерегут хорошие стрелки, и что шаг прочь от бастионов Иркутска в сторону тартарского лагеря станет для него последним. В самом Иркутске он был волен бродить где заблагорассудится - чем и пользовался в полной мере.
Легковерные иркутяне приняли появление Огарева за счастливое предзнаменование. Прошёл день, прошёл другой - а штурма не было, азиаты не приближались к городу. У защитников города появилась надежда, что им удастся отсидеться до подхода подкреплений.
Тишина продлилась несколько дней, пока Иван Огарев делал свой выбор - кого всё-таки предать: Великого князя или Феофар-хана. Кто из них, поверженный, даст ему возможность вознестись как можно выше? Или кто из них спасёт его от почти неминуемой смерти, которая грозила интригану при любом раскладе, победе или поражении?
Судьба Иркутска в те дни колебалась вместе с чашами мысленных весов, на которые негодяй выкладывать будущие приобретения и потери, в зависимости от имени своей жертвы.
Наконец, выбор был сделан.

Окончание вымаранного фрагмента

Его особое внимание привлекли ворота на Большой улице — их он и намеревался распахнуть перед осаждавшими.
Дважды по вечерам выходил он на площадку перед этими воротами.
Прогуливался по ней, не боясь подставить себя под выстрелы осаждающих, чьи передовые посты находились не далее чем в версте от укреплений.
Он знал, что стрелять не будут, более того — что его должны искать. Он успел заметить тень, проскользнувшую к самому подножию земляной насыпи.
Это Сангарра, рискуя жизнью, пыталась связаться с Иваном Огаревым.
Между прочим, вот уже два дня, как осажденные наслаждались покоем, от которого с начала татарской осады успели основательно отвыкнуть.
Таков был приказ Ивана Огарева.
Решение свое Иван Огарев уже принял, и в этот вечер с высоты насыпи в руки Сангарры упала записка.
В ближайшие сутки — именно в ночь с 5 на 6 октября, в два часа утра Иван Огарев решил сдать город.

Источники

Михаил Строгов

The post Подлинный “Михаил Строгов”. 7. Часть вторая. Главы VI-XIII appeared first on Тарт-ария.инфо.

<p>Глава III - УДАРОМ НА УДАР (глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены&#160;bold&#160;шрифтом, включённые позднее - italic) В таком вот состоянии и пребывали теперь Марфа Строгова и Надя.Старая сибирячка уже все поняла, а молодая девушка если и не знала, что ее незабвенный спутник еще жив, то хотя бы выяснила, кем он является для той, [&#8230;]</p>
<p>The post <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info/podlinnyj-mihail-strogov-6-chast-vtoraya-glavy-iii-v/">Подлинный &#8220;Михаил Строгов&#8221;. 6. Часть вторая. Главы III-V</a> appeared first on <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info">Тарт-ария.инфо</a>.</p>

Глава III - УДАРОМ НА УДАР

(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)

В таком вот состоянии и пребывали теперь Марфа Строгова и Надя.
Старая сибирячка уже все поняла, а молодая девушка если и не знала, что ее незабвенный спутник еще жив, то хотя бы выяснила, кем он является для той, кого считала отныне своей матерью, и благодарила Бога за счастливую возможность заменить пленнице потерянного сына.
Но чего ни та, ни другая знать не могли, так это того, что Михаил Строгов, захваченный под Колыванью, находится с ними в одном конвое и вместе с ними направляется в Томск.
Пленных, приведенных Иваном Огаревым, объединили с теми, кого уже держал в татарском лагере эмир.
Этих несчастных — россиян и сибиряков, военных и гражданских — насчитывалось много тысяч, и их колонна растянулась на несколько верст.
Тех, кого считали наиболее опасными, прикрепили наручниками к длинной цепи.
Даже некоторых женщин и детей привязали или подвесили к лукам седел и безжалостно волокли по дорогам! Людей гнали вперед, словно скотину.
Конники, надзиравшие за ними, заставляли их сохранять определенный порядок, и отставали лишь те, кто упал, чтобы уже не подняться.
Вследствие этого распорядка Михаил Строгов, поставленный при выходе из лагеря в первых рядах колонны, то есть среди пленников Колывани, не должен был попадаться меж пленных, приведенных в последний момент из Омска.
Поэтому он не мог и предположить, что в том же конвое находятся его мать и Надя, так же как и они не подозревали о нем.
Переход от лагеря до Томска в таких условиях — под угрозой солдатских кнутов — оказался смертельным для многих и страшным для всех.
Люди шли через степь по дороге, над которой после прохождения эмира с его авангардом пыль стояла столбом.
Двигаться было приказано ускоренным маршем.
Даже короткие остановки устраивались редко.
И те сто пятьдесят верст, которые предстояло пройти под палящим солнцем, сколь быстро ни шагай, все равно казались нескончаемыми!
Совершенно бесплодная местность тянется по правому берегу Оби вплоть до подножия отрогов Саян, идущих с юга на север.
Разве что чахлые и выжженные солнцем кустарники нарушают местами однообразие обширной равнины.
Из-за отсутствия влаги здесь не увидишь возделанных полей. Воды не хватало прежде всего пленным — из-за тяжелых переходов их постоянно мучила жажда.
Чтобы выйти к какому-нибудь притоку, пришлось бы отклониться верст на пятьдесят восточнее — к самому подножию отрогов, создающих водораздел меж бассейнами Оби и Енисея.
Там течет Томь, малый приток Оби, пересекающий Томск, перед тем как раствориться в одной из могучих артерий севера.
Там в изобилии вода, не страдает от засухи степь, не такая уж жаркая стоит погода.
Но начальники конвоя получили жесткое предписание следовать до Томска кратчайшим путем, ибо эмир все еще опасался, как бы какая-нибудь русская колонна, появившись с севера, не ударила с фланга и не отрезала ему путь. Между тем Великий сибирский тракт, во всяком случае на отрезке между Колыванью и крохотным поселком Забедьево, проходил вдали от берегов реки Томь, но именно этим большим сибирским трактом и надо было двигаться.
Нет смысла задерживаться долее на страданиях обездоленных пленников.
Многие сотни их погибли в степи, и трупам оставалось лишь ждать, пока волки, вернувшись с приходом зимы, не сожрут их забытые кости.
Подобно тому как Надя всегда была рядом, готовая прийти на помощь старой сибирячке, так и Михаил Строгов, движимый состраданием, оказывал более слабым товарищам по несчастью всяческие услуги, какие только были возможны в его положении.
Подбадривал одних, поддерживал других, не щадил себя, появляясь то тут, то там, — пока копье всадника не вынуждало его вернуться на место в указанном ряду.
Почему он не пытался бежать?
Потому, что окончательно решил: пускаться напрямик через степь имеет смысл лишь тогда, когда она станет для него безопасной.
Он укрепился в мысли дойти до Томска «за счет эмира», и в общем был прав.
Наблюдая многочисленные отряды, что проносились по обеим сторонам конвоя то на юг, то на север, он убеждался, что не успел бы пройти и двух верст, как был бы схвачен.
Равнина просто кишела татарскими конниками — порой казалось, будто они появляются прямо из-под земли наподобие тех вредных насекомых, что после ливня полчищами вылезают на поверхность.
Кроме того, побег в нынешних условиях оказался бы неимоверно трудным, если не невозможным.
Солдаты охраны проявляли необычайную бдительность, ведь любая оплошность стоила бы им головы.
Наконец 15 августа к концу дня конвой достиг поселка Забедьево, что в тридцати верстах от Томска. В этом месте дорога подходила к берегу Томи.
Первым движением пленников было броситься в воды реки; но надсмотрщики не позволили им выйти из рядов, пока не будет разбит лагерь.
Хотя в это время года теченние Томи очень бурное, какой-нибудь смельчак или отчаявшийся безумец мог им воспользоваться и устроить побег; поэтому и были приняты самые строгие меры бдительности.
По реке установили на якорях реквизированные в Забедьево лодки, которые образовали сплошную цепь непреодолимых препятствий.
А границу лагеря, подходившую вплотную к околице поселка, охранял надежный караул.
Михаил Строгов, который с этой минуты вновь мог прийти к мысли о побеге в степь, после тщательной оценки ситуации понял, что в этих условиях задуманный план осуществить почти невозможно, и, не желая рисковать понапрасну, решил ждать.
Всю эту ночь пленникам пришлось стоять лагерем на берегу Томи. Эмир и в самом деле отложил размещение своих войск в Томске на следующий день.
Открытие в этом важном городе штаб-квартиры татар было решено отметить военным праздником.
Городскую крепость Феофар-хан уже занял, однако, в ожидании торжественного вступления в город, основные силы татарского войска стояли биваком под стенами Томска.
Иван Огарев оставил эмира в Томске, куда оба прибыли накануне, а сам вернулся в лагерь Забедьево.
Вместе с арьергардом татарской армии он собирался выступить отсюда на следующий день.
Ему приготовили дом, где бы он мог провести ночь.
А на восходе солнца конники и пехотинцы должны были под его командованием двинуться к Томску, где эмир хотел принять их с пышностью, как это свойственно азиатским самодержцам.
Когда остановка была организована, пленники, изможденные тремя днями перехода и томимые нестерпимой жаждой, смогли наконец напиться и немного перевести дух.
Солнце уже село, но горизонт еще пылал в лучах заката, когда Надя, поддерживая Марфу Строгову, спустилась на берег Томи.
Им долго не удавалось пробиться сквозь ряды людей, столпившихся на берегу, и лишь теперь они пришли в свой черед утолить жажду.
Старая сибирячка наклонилась над свежей струей, и Надя, зачерпнув в пригоршню воды, поднесла ее к губам Марфы.
Потом освежилась и сама.
Вместе с этой благотворной влагой старая женщина и юная девушка вновь обрели жизнь.
Отходя от берега, Надя, выпрямившись, вдруг застыла на месте. Из горла ее вырвался невольный крик.
В нескольких шагах от нее стоял Михаил Строгов!..
Это был он!..
Девушка ясно видела его лицо в последних отблесках заката!
Услышав Надин крик, Михаил Строгов вздрогнул… Но он достаточно владел собой, чтобы не произнести слова, которое могло бы его выдать.
И тут же, рядом с Надей, он узнал свою мать!..
Пораженный неожиданной встречей и боясь не совладать с собой, Михаил Строгов прикрыл рукой глаза и тотчас удалился.
Надя инстинктивно метнулась было к нему, но старая сибирячка прошептала ей на ухо:
— Не двигайся, дочка!
— Но ведь это он! — возразила Надя прерывающимся от волнения голосом.
— Он жив, мама! Это он!
— Это мой сын, — ответила Марфа Строгова, — это Михаил Строгов, а я, как видишь, ни шагу не сделала ему навстречу! Следуй моему примеру, дочка!
Михаил Строгов пережил одно из самых сильных потрясений, которые только выпадают на долю человека.
Его мать и Надя здесь.
Обе пленницы, слившиеся в его сердце почти воедино, по Божьей воле нашли друг друга в общей беде!
Стало быть, Надя знает, кто он.
Нет, ибо он заметил жест Марфы Строговой, удержавшей ее, когда та хотела броситься к нему!
Значит, Марфа Строгова все поняла и сохранила свою тайну.
Ночью Михаил Строгов раз двадцать был на грани того, чтобы рискнуть подойти к матери, но подавил в себе горячее желание обнять ее и еще раз пожать руку своей юной спутнице!
Малейшая неосторожность могла погубить его.
К тому же он поклялся не видеться с матерью… И по своей воле он с нею не увидится!
Как только он доберется до Томска — раз уж нельзя бежать этой ночью, — он тотчас уйдет в степь, даже не поцеловав этих двух женщин, в которых сосредоточилась для него вся жизнь и которых он оставлял под угрозой бессчетных напастей!
Итак, Михаил Строгов надеялся, что эта новая встреча в лагере Забедьево не будет иметь нежелательных последствий ни для его матери, ни для него самого.

Но он не знал, что кое-какие подробности этой сцены, сколь мимолетной она ни была, успела перехватить Сангарра, шпионка Ивана Огарева.
Цыганка находилась тут же на берегу, в нескольких шагах, следя, как всегда, за старой сибирячкой, которая об этом не подозревала.

Добавлено после окончания русской цензуры:

Она не заметила Михаила Строгова, успевшего скрыться как раз в тот миг, когда она обернулась в его сторону; однако движение, которым его мать удержала Надю, не ускользнуло от ее внимания, а блеск в глазах Марфы все ей сразу объяснил.
Теперь она не сомневалась, что сын Марфы Строговой, царский гонец, находится здесь, в Забедьеве, среди пленников Ивана Огарева!
Самого его Сангарра не знала, но она знала, что он здесь!
Поэтому она не стала его разыскивать, ибо в темноте, среди несметной толпы, это было невозможно.
Не имело смысла и продолжать шпионить за Надей и Марфой Строговой.
Обе эти женщины будут теперь заведомо настороже, и застигнуть их на чем-либо, что могло бы скомпрометировать царского гонца, представлялось невозможным.
Теперь цыганка думала лишь об одном: предупредить Ивана Огарева.

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

Вымарано:

Сангарре не составило труда через конвойных найти выходцев из Омска и незаметно показать им Строгова. В измождённом обросшем человеке трудно было узнать бравого офицера, или подростка, которого они могли помнить по родному городу, но все они признали в нём Михаила, сына Петра и Марфы Строговых.

Окончание вымаранного фрагмента

Добавлено после окончания русской цензуры:

И поэтому тотчас покинула лагерь.
Через четверть часа она дошла до Забедьева и была проведена в избу, которую занимал первый помощник эмира.
Иван Огарев принял цыганку незамедлительно.
— Чего тебе, Сангарра? — спросил он.
— Сын Марфы Строговой в лагере, — ответила Сангарра.
— Пленный?
— Пленный!
— Ага, — вскричал Иван Огарев, — теперь-то я выясню…
— Ничего ты не выяснишь, Иван, — перебила его цыганка, — ведь ты его даже не знаешь!
— Но ведь его знаешь ты! Ты ведь видела его, Сангарра!
— Его я не видела, но я видела его мать. Она выдала себя жестом, который мне все объяснил.
— Ты не ошибаешься?
— Я не ошибаюсь.
— Ты знаешь, как мне важно арестовать этого гонца, — сказал Иван Огарев.— Если письмо, которое ему вручили в Москве, дойдет до Иркутска, если оно будет передано Великому князю, тот будет начеку и я не смогу к нему попасть! Это письмо любой ценой должно быть у меня! Теперь ты пришла сказать, что обладатель этого письма в моей власти! Еще раз, Сангарра: ты не ошиблась?
Иван Огарев пришел в сильное возбуждение.
Оно свидетельствовало о чрезвычайной важности, которую он придавал обладанию этим письмом.
Сангарру нисколько не смутила настойчивость, с какой Иван Огарев еще раз задал свой вопрос.
— Я не ошиблась, Иван, — ответила она. — Но ведь в лагере, Сангарра, пленников много тысяч, а по твоим словам выходит, что ты не знаешь Строгова в лицо!
— Да, — ответила цыганка, и в ее глазах сверкнула дикая радость, — я его не знаю, но его знает его мать! Иван, надо заставить ее заговорить!
— Завтра она у меня заговорит! — вскричал Иван Огарев.

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

Вымарано:

С этим известием Сангарра бросилась к Огареву.

- Михаил увидел свою мать! - с волнением сообщила Сангарра. К несчастию, её волнение было вызвано не состраданием, а охотничьим азартом хищника, настигшего добычу.

- Он был опечален?

- Нет. Эти сибиряки вытесаны из бревна или происходят от медведей. Оба сделали вид, что не узнали друг друга.
Огарев задумался лишь на мгновение:

- Мы найдём способ пронять этих медведей даже через их толстую шкуру. Надо заставить Строгова выйти из себя, поставить лицом к лицу со страдающей матерью. Я не дам ему остаться благородным офицером с чистыми руками, я заставлю его играть по моим правилам! Ненавижу чистоплюев на своём пути, когда решается судьба Сибири!

Окончание вымаранного фрагмента

При этих словах он протянул цыганке руку, которую та поцеловала, и в этом знаке почтения, привычном для северных народов, не было никакой угодливости.
Сангарра возвратилась в лагерь.
Она нашла то место, где приютились Надя и Марфа Строгова, и провела ночь, не спуская с них глаз.

Старая женщина и девушка так и не смогли заснуть, хотя обе изнемогали от усталости.
Слишком много беспокойных мыслей держали их в напряжении.
Михаил Строгов жив, но пленник, как и они!
Знает ли об этом Иван Огарев, а если нет, то не может ли как-нибудь узнать?
Надя думала лишь о том, что ее спутник, которого она считала погибшим, жив!
Но Марфа Строгова смотрела в более далекое будущее и если недорого ценила собственную жизнь, то имела основания во всем усматривать опасности для сына.
Сангарра, воспользовавшись темнотой, устроилась чуть ли не рядом с обеими женщинами, и провела здесь несколько часов, напрягая слух… Но так ничего и не смогла, услышать.
Инстинктивно опасаясь неосторожности, Надя и Марфа Строгова не обменялись ни словом.

Вымарано:

Ночью Сангарра бесшумно поднялась со своего места, огляделась…
Вокруг неё в тяжелом сне спали люди, поодаль, приткнувшись друг к другу, прикорнули Марфа Строгова и Надя Фёдорова.
Движения цыганки были бесшумны, ворох лохмотьев маскировал её движения; вот при свете луны блеснул нож, раздался хрип и клокотание последних вздохов из перерезанного горла какого-то несчастного. Сангарра наскоро обшарила ещё тёплый труп, отобрала мешок с кусками еды, а потом вместе с ножом аккуратно подложила подле Марфы.
Затем она исчезла, растворилась в ночи.

Окончание вымаранного фрагмента

На следующий день, 16 августа, к 10 часам утра у входа в лагерь раздались громкие звуки фанфар.
Татарские солдаты немедленно выстроились.
Иван Огарев, покинув Забедьево, подъезжал к лагерю в окружении множества татарских офицеров, составлявших его штаб.
Лицо его было мрачнее обычного, искаженные черты выдавали глухую ярость, искавшую лишь повод для взрыва.
Затерявшись в толпе пленников, Михаил Строгов видел, как этот человек проехал мимо.
У него возникло предчувствие приближающейся катастрофы, ведь Иван Огарев теперь знал, что Марфа Строгова — мать Михаила Строгова, капитана из корпуса царских курьеров.
Доехав до центра лагеря, Иван Огарев спешился, а всадники из его сопровождения образовали широкий круг.
Сангарра, подойдя к нему, сказала:
— У меня нет для тебя ничего нового, Иван!
В ответ Иван Огарев отдал краткий приказ одному из офицеров.
Тотчас по рядам, грубо расталкивая людей, пробежали солдаты.
Подгоняя пленных ударами кнутов или подталкивая древками копий, они заставили их поспешно подняться с земли и выстроиться по окружности лагеря.
Четверной кордон пехотинцев и конников, поставленный позади, исключал всякую возможность побега.
Воцарилась тишина, и по знаку Ивана Огарева Сангарра направилась к группе пленных, среди которых находилась Марфа Строгова.
Старая сибирячка увидела ее. И поняла, что сейчас последует.
На губах ее появилась презрительная улыбка.
Наклонившись к Наде, она тихо сказала:
— Мы больше с тобой не знакомы, дочка! Что бы ни случилось и каким бы тяжким ни оказалось испытание — ни слова, ни жеста! Речь идет не обо мне, а о нем!
И в этот момент Сангарра, на миг задержав на Марфе взгляд, положила руку ей на плечо.
— Тебе чего? — спросила Марфа Строгова.
— Пошли! — ответила Сангарра. И, подтолкнув ее, вывела на середину свободного пространства, подвела к Ивану Огареву.
Михаил Строгов, чтобы не выдать себя блеском глаз, опустил веки.

Вымарано:

-Эта женщина виновна в убийстве и мародёрстве! - закричала Сангарра. - Она убивает нас ради куска еды! Вот тело зарезанного, а вот мешок и нож, орудие убийства!
Вся масса пленных была смущена и не понимала, что происходит. Множество людей осталось лежать мёртвыми во время переходов, немало было забито охраной за время пути, людям приходилось драться за куски пищи: смерть одного из них не произвела на них впечатление.
Но здесь была Сангарра, цыганка, обладающая всеми тайными талантами своего народа. Она так артистически убивалась по несчастному, которого совершенно не знала, и распространяла такие гипнотические флюиды, что возбудила в толпе ненависть к бедной Марфе. Под пронзительные вопли цыганки несчастную старуху подтащили к солдатам.

Окончание вымаранного фрагмента

Добавлено после окончания русской цензуры:

Остановившись перед Иваном Огаревым, Марфа Строгова выпрямилась и, скрестив на груди руки, замерла.
— Ты действительно Марфа Строгова? — спросил Иван Огарев.
— Да, — спокойно ответила старая сибирячка.
— Помнишь, что ты ответила мне, когда три дня назад я допрашивал тебя в Омске?
— Нет.
— Стало быть, ты не знаешь, что твой сын, Михаил Строгов, царский гонец, прибыл в Омск?
— Не знаю.
— А тот человек на почтовой станции, в котором ты вроде как признала своего сына, был не твой сын?
— Это был не мой сын.
— И ты не видела его потом среди этих пленных?
— Нет.
— А если бы тебе его показали, ты узнала бы его?
— Нет.
При этом ответе, означавшем непоколебимую решимость ни в чем не признаваться, по толпе пробежал ропот.
Иван Огарев не мог сдержать угрожающего жеста.
— Послушай, — сказал он Марфе Строговой, — твой сын здесь, и ты нам сейчас его укажешь.
— Нет.
— Все эти люди, захваченные в Омске и в Колывани, пройдут перед тобой, и если ты не укажешь Михаила Строгова, то получишь столько ударов кнутом, сколько людей пройдет перед тобой!
Иван Огарев понял, что, чем бы он ни грозил, каким бы пыткам ее ни подвергал, непокорная сибирячка не заговорит.
И обнаружить царского гонца он рассчитывал не с ее помощью, а с помощью самого Михаила Строгова.
Он считал невероятным, чтобы мать и сын, оказавшись друг перед другом, не выдали себя невольным жестом.
Разумеется, если бы он хотел только перехватить письмо императора, он просто приказал бы обыскать всех пленников подряд; но Михаил Строгов, познакомившись с содержанием письма, мог уже уничтожить его, и если Строгова не опознать и ему удастся добраться до Иркутска, то планы Ивана Огарева будут сорваны.
А значит, предателю нужно было не только письмо, но и его обладатель.
Надя все слышала; теперь она знала, кто такой Михаил Строгов и почему ему было так важно неузнанным пересечь захваченные губернии Сибири!
По приказу Ивана Огарева пленных по одному проводили перед Марфой Строговой, которая, словно окаменев, замерла в неподвижности, и взгляд ее не выражал ничего, кроме полнейшего безразличия.
Сын ее находился в последних рядах.
И когда он в свой черед проходил перед матерью, Надя, чтоб не видеть, закрыла глаза!
Михаил Строгов оставался внешне бесстрастным, но на его ладонях из-под вонзившихся ногтей выступила кровь.
Сын и мать одержали над Иваном Огаревым победу!

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

Сангарра, стоявшая возле Огарева, произнесла одно лишь слово:
— Кнут!
— Да! — вскричал Иван Огарев, уже не владея собой. — Кнута этой старой шельме, и хлестать, пока не окочурится!
К Марфе подскочил татарский солдат, держа в руках это жуткое орудие пыток.
Кнут состоит из нескольких узких кожаных ремешков, к концам которых привязана перекрученная железная проволока.
Считается, что приговоренный к ста двадцати ударам кнута приговорен к смерти.
Марфа Строгова прекрасно понимала, что ее ждет, но она знала и то, что никакая пытка не заставит ее заговорить, и была готова пожертвовать жизнью.
Двое солдат схватили ее и поставили на колени.
Под разорванным платьем обнажилась спина.
К груди приставили саблю — всего на расстоянии нескольких дюймов.
Если бы Марфа от боли качнулась вперед, острие сабли пронзило бы ей грудь.
Татарин стоял перед нею.
Он ждал.
— Начинай! — произнес Иван Огарев.
И кнут со свистом рассек воздух…

Но не успел он опуститься, как могучая длань вырвала его из рук татарина.
Это был Михаил Строгов.
Не вынеся ужасного зрелища, он ринулся вперед.
Если на почтовой станции в Ишиме, когда кнут Ивана Огарева ударил его в плечо, Михаил сумел сдержаться, то сейчас, при виде матери, над которой уже свистел кнут, он не мог совладать с собой.
Иван Огарев добился своего.
— Михаил Строгов! — вскричал он.
Потом, подавшись вперед, воскликнул:
— Ба-а! Ишимский знакомец?

Добавлено после окончания русской цензуры:

Михаил Строгов вырвал кнут у опешившего палача и полоснул Ивана Огарева по лицу.
— Он самый! — ответил Михаил Строгов.

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

Вымарано:

- Верный слуга царя, предавший свой народ! Что ты везёшь сибирякам, царский гонец?
Михаил Строгов понял, что попал в ловушку: повинуясь сыновьей любви, он покорно шёл по пути, уготованному ему врагом, и сам подставил шею под удар палача.
Его миссия гонца была окончена; но он всё ещё оставался заветником, вестником старой правды. Ему оставалось принять последний бой.

- Я российский офицер, верный Богу, царю и присяге! Я послан с царским словом о том, что верность России от сибиряков и инородцев будет вознаграждена!
Огарев расхохотался:

- Я тоже был верил Богу, царю и присяге, пока моя честная служба не закончилась опалой, верность царю — каторгой, а Бог показал, в какой ад превратила Москва Сибирь — эту подрайскую землицу! Моя вера сгорела тогда дотла — теперь моя верность принадлежит только Сибири!
Огарев лукавил, вот только кроме Строгова, имевшего представление об истинных причинах его прежнего осуждения, вокруг были старожилы и тартары, которые всегда испытывали больше симпатии к каторжнику, чем к осудившей его власти.

- Будь проклят, Огарев! Ты навёл на мою землю врагов и разорил её до основания такую свободу ты принёс ей! Свободу погоста, выгоревших деревень, заросших полей?

- Свобода стоит дорого, царский слуга, и не цепному псу рассуждать об этой цене среди вольных волков! Мы выбрали этот путь и не свернём с него! А то что разрушено, то будет возрождено! Топор в наших руках годен для боя и для строя! Когда Сибирь воспрянет от московского ига, то она расцветёт за считанные годы!
Михаил для возражения с трудом подбирал слова: он говорил о прошлом, в котором Сибирь таила обиду на Москву, а Иван взывал к будущему, которое могло быть каким угодно.

- Не нами завет поставлен — не нам его рушить! — твёрдо заявил Строгов. — Триста лет назад тартары отдавались под покровительство Москвы, и никакой Бухары не стояло рядом при клятве, и никто более не должен судить спор между русскими! Бухарский эмир - самозванец, обрядившийся в ризы тартарийских владык, чтобы скрыть своё разбойничье нутро!
Иван Огарев продолжал с тем красноречием, которым привлекал к себе сподвижников:

- Михаил, сын Петра Строгова, заветник в десятом поколении вернись к своему народу! Исполни своё предназначение -- разорви обветшавший договор между Москвой и Сибирью! Пусть над Сибирью не тяготит неисполненный союз, пусть Сибирь сама выбирает свой путь!

-Вот мой ответ!

Окончание вымаранного фрагмента

И, подняв кнут, полоснул им по лицу Ивана Огарева.
— Ударом на удар! — произнес он.
— Заплачено сполна! — раздался возглас одного из зрителей, который, к счастью, успел затеряться в толпе.
Человек двадцать солдат набросились на Михаила Строгова и, конечно, убили бы его…
Но Иван Огарев, издав вопль ярости и боли, жестом остановил их.
— Этого человека ждет суд эмира! — сказал он.— Обыскать его!
Письмо с императорским гербом было найдено на груди у Михаила Строгова, который не успел его уничтожить, и передано Ивану Огареву.

Зрителем, что произнес слова «Заплачено сполна!», был не кто иной, как Альсид Жоливэ. Он и его собрат, сделавшие остановку в лагере Забедьево, присутствовали при этой сцене.
— Черт возьми! — обратился он к Гарри Блаунту. — Суровые люди эти северяне Признайтесь, нельзя не отдать должного нашему спутнику! Корпанов или Строгов — они стоят один другого! Достойная расплата за оскорбление в Ишиме!
— Да уж, воистину расплата, — согласился Гарри Блаунт, — но Строгову конец. В его интересах, пожалуй, было бы лучше не вспоминать лишний раз о прошлом!
— И оставить свою мать погибать под кнутом!
— Вы думаете, своей горячностью он уготовил ей лучшую участь — ей и своей сестре?
— Я ничего не думаю, ничего не знаю, — отвечал Альсид Жоливэ, — разве что сам я на его месте не мог бы сделать лучше! Какой шрам! И вообще — какого черта! Надо же вскипать иногда! Если бы Бог хотел сделать нас всегда и во всем невозмутимыми, то влил бы нам в вены воды вместо крови!
— Недурной эпизод для хроники! — заключил Гарри Блаунт. — Если бы еще Иван Огарев пожелал сообщить нам содержание письма!..
Взяв письмо и кое-как остановив кровь, заливавшую лицо, Иван Огарев сломал на конверте печать.
Долго читал и перечитывал послание, словно желая получше вникнуть в его смысл.
Затем, приказав скрутить Михаила Строгова и отправить вместе с другими пленными в Томск, принял командование войсками, стоявшими лагерем в Забедьево, и под оглушительный гром барабанов и труб направился к городу, где его ждал эмир.

Глава IV - ТРИУМФАЛЬНОЕ ВСТУПЛЕНИЕ

(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)

Томск, основанный в 1604 году почти в самом сердце сибирских земель, является одним из наиболее важных городов Азиатской России.
Он вырос, в частности, за счет Тобольска, расположенного выше шестидесятой параллели, и Иркутска, выстроенного за сотым меридианом.
Как уже было сказано, Томск не стал столицей этой богатой области.
Резиденцией генерал-губернатора и официальных лиц Западной Сибири является Омск.
И все же Томск — самый значительный город на этой территории, примыкающей к Алтайским горам, то есть к границе китайской страны халхов. По склонам этих гор в долину реки Томи непрерывно поступают платина, золото, серебро, медь и золотоносные свинцовые руды.
Благодаря богатствам края разбогател и город, находящийся в центре прибыльных разработок.
По роскоши своих зданий, своего убранства и своих экипажей он может поспорить с блеском главных столиц Европы.
Это город миллионеров, разбогатевших с помощью кирки и заступа, и пусть ему не выпала честь служить резиденцией царского наместника, зато может утешаться тем, что в первом ряду своих именитых граждан числит главу городских купцов, главного концессионера рудников имперского правительства. Когда-то считалось, что Томск расположен на самом краю света.
Попасть туда — значило предпринять целое путешествие. Теперь, если дорогу не топчет сапог захватчиков, это всего лишь прогулка. Вскоре будет даже построена железная дорога, которая через Уральский хребет соединит город с Пермью.
Красив ли Томск? Приходится признать, что на этот счет мнения путешественников расходятся.
Для мадам де Бурбулон, которая во время своего путешествия из Шанхая в Москву провела там несколько дней, место это не очень живописное. Судя по ее описанию, это малозначительный городок со старыми кирпичными и каменными домами, с очень узкими улочками, резко отличающимися от улиц большинства крупных сибирских городов, с грязными кварталами, где ютятся главным образом татары и толкутся тихие пьяницы, «которые апатичны даже в опьянении, как и все народы Севера!». А вот путешественник Генри Рассел-Киллоу от Томска просто в восхищении. Не связано ли это с тем, что он видел город среди зимы, укутанный снежным покрывалом, тогда как мадам Бурбулон проезжала через него в разгар лета? Такое объяснение не лишено смысла и могло бы служить подтверждением бытующего мнения, что некоторые холодные страны по-настоящему можно оценить лишь в холодное время года, так же как жаркие — в жару. Как бы там ни было, г-н Рассел-Киллоу положительно утверждает, что Томск не только самый красивый город Сибири, но и один из красивейших городов мира, с его домами, украшенными колоннадой и перистилем, с его деревянными тротуарами, широкими и правильными улицами, с его пятнадцатью великолепными церквами, отражающимися в водах Томи, которая шире любой реки Франции.
Истина находится посредине.
Томск с его двадцатью пятью тысячами жителей живописными уступами подымается по склонувытянутого холма с весьма крутыми откосами. Однако даже красивейший город мира становится самым уродливым, если он захвачен врагом. Кто в такую годину захотел бы им восторгаться? Оставшись под защитой немногих батальонов пеших казаков, несших свою службу бессменно, город не смог противостоять напору колонн эмира. Некоторая часть его населения, татары по происхождению, оказала его ордам, татарам как и они, совсем недурной прием, и теперь Томск мог показаться сколько-нибудь русским или сибирским, только если бы очутился в центре Кокандского или Бухарского ханства.
Именно в Томске и собирался эмир устроить прием своей победоносной армии. В ее честь устраивался настоящий праздник — с песнями, танцами, джигитовкой и буйной оргией в заключение. Театром для этой чисто азиатской церемонии было выбрано широкое плато в той части холма, которая на сто футов возвышалась над течением Томи. Отсюда открывалась панорама с бесконечной перспективой изящных домов и увенчанных пузатыми куполами церквей, с бесчисленными извивами реки, а дальше, на заднем плане, — лесами, тонувшими в дымке горячего воздуха. Замыкала эту картину великолепная зеленая рамка из чудесно сочетавшихся друг с другом сосен и огромных кедров.
Слева от плато на широких площадках была временно возведена ослепительная декорация, изображавшая дворец удивительной архитектуры, явный образчик бухарских — полумавританских, полутатарских — монументов. Над этим дворцом, меж остриями минаретов, которыми он ощетинился, и верхушками дерев, что затеняли плато, кружили сотни прирученных аистов, привезенных татарами из Бухары. Площадки были предназначены для двора эмира — ханов-союзников, высоких должностных лиц, а также для гаремов каждого из этих властителей Туркестана. Султанши — это обычно всего лишь рабыни, купленные на рынках Закавказья и Персии; у одних лица были открыты, другие скрывали их от чужих взглядов под чадрой. Одеяния ханских жен отличались невероятной роскошью. Изящные накидки с рукавами, подобранными сзади и скрепленными на манер европейского пуфа, позволяли видеть их обнаженные до плеч прекрасные руки с браслетами на запястьях и соединявшими их цепочками из драгоценных камней; ноготки на тонких пальчиках были подкрашены соком «хенны». При малейшем движении накидок, сшитых из шелка, по тонкости сравнимого с паутинкой, или из мягкой «алачи» — хлопковой ткани в узкую полоску — слышалось легкое «фру-фру», столь приятное восточному уху. Под верхним одеянием сверкали парчовые юбки, прикрывавшие шелковые шаровары, которые были подвязаны чуть выше мягких сапожков с изящным вырезом и жемчужной вышивкой. Султанши, не носившие покрывал, позволяли любоваться своими длинными косичками, которые тонкими нитями выбивались из-под ярких тюрбанов, восхитительными глазками, великолепными зубками и ослепительным цветом кожи, который подчеркивали чернота насурмленных бровей, соединенных над переносицей легкой волнистой линией, и чуть оттененные графитом веки.
У подножия площадок, укрытых стягами и знаменами, дежурили стражники из личной охраны эмира, носившие на боку изогнутую саблю, кинжал за поясом, с двухметровым копьем в руках. Некоторые из солдат держали белые жезлы, другие — огромные алебарды, украшенные султанами из серебряных и золотых нитей.
Вокруг, вплоть до задних планов этого широкого плато, на крутых склонах, которые ниже омывала Томь, гомонила разноязыкая толпа, собравшая представителей всех народностей Центральной Азии.
Были тут и рыжебородые, сероглазые узбеки с высокими малахаями из шкуры черного барана и в «архалуках» — коротких кафтанах татарского покроя.
Толклись туркмены, одетые в национальный костюм — яркие широкие шаровары, куртку и плащ из верблюжьей ткани, рыжую шапку в форме конуса или раструба, который дополняли высокие русские кожаные сапоги и кривой тесак или нож, на узком ремешке висевший у пояса. Всюду, рядом с их хозяевами, можно было видеть и туркменских женщин, удлинявших косы шнурками из козьей шерсти, в кофтах с открытым воротом под «джубой» (шубкой) в синюю, красную и зеленую полоску; ноги их сверху вниз до кожаных сандалий были перевязаны крест-накрест цветными ленточками.
И здесь же — словно на клич эмира сошлись все народности, живущие по русско-китайской границе, — можно было встретить маньчжуров с выбритым лбом и висками, с заплетенными в косицы волосами, в длинных халатах и шелковых, перехваченных поясом рубахах, в круглых тюбетейках из вишневого сатина с черной кромкой и рыжей бахромой; а рядом с ними — замечательные типы женщин Маньчжурии, чьи головки кокетливо обвивали искусственные цветы, державшиеся на золотых шпильках, и бабочки, нежно льнувшие к черным волосам.
И наконец, эту толпу приглашенных на татарский праздник дополняли монголы, бухарцы, персы и туркестанские китайцы.
Отсутствовали на приеме у захватчиков лишь жители Сибири. Те, кто не смог бежать, закрылись в своих домах, страшась грабежей, которые Феофар-хан мог объявить и тем достойно завершить торжественную церемонию.

Эмир соблаговолил появиться на площади только в четыре часа, под гром фанфар, треск тамтамов и залпы мушкетов и пушек.
Феофар восседал на своем любимом коне, чью холку украшал султан из бриллиантов.

Сам эмир был по-прежнему облачен в военный костюм.
Слева и справа выступали ханы Коканда и Кундуза и их высокие сановники, за ними следовал весь его многочисленный штаб.

На площади появилась первая из жен Феофара — королева, если позволительно так называть султанш бухарских государств.

Впрочем — королева или рабыня, — персианка была изумительно красива.
В нарушение магометанского обычая и явно по капризу эмира лицо ее было открыто.
Волосы, разделенные на четыре косы, нежно касались ослепительно белых плеч, которые едва прикрывала шелковая, расшитая золотом накидка, прикрепленная сзади к островерхой шапочке, усыпанной бриллиантами самого высокого достоинства.
Из-под юбки синего шелка с широкими темными полосами ниспадали на ноги «зирджамэ» из шелковой дымки, а грудь мягко облегала «пирахан» — кофта из той же ткани, изящным вырезом открывавшая шею.
При этом вся она, с головы до самых ног, обутых в персидские туфли, была столь обильно усыпана драгоценностями — золотыми туманами, нанизанными на серебряные нити, четками из бирюзы, камнями «фирузе» из знаменитых рудников Эльбурса, ожерельями из сердоликов, агатов, изумрудов, опалов и сапфиров, что ее корсаж и юбка казались целиком сотканными из драгоценных каменьев.
Что касается тысяч алмазов, сверкавших на ее шее, руках, запястьях, поясе и ногах, то миллионов рублей не хватило бы, чтобы покрыть их стоимость, а яркость блеска создавала впечатление, будто в центре каждого из них под сильным током пылала вольтова дуга, сотканная из солнечного света.
Эмир и ханы спешились, как и сановники, сопровождавшие их.
Все уселись под роскошным шатром, раскинутым в центре первой площадки.
Перед шатром на священном столике лежал, как всегда, Коран.

Первый заместитель Феофара не заставил себя ждать, и около пяти часов оглушительные фанфары возвестили о его прибытии.
Иван Огарев — «Меченый», как его уже прозвали из-за шрама, наискось пересекавшего лицо, одетый на этот раз в форму татарского офицера, подъехал к шатру эмира.
Его сопровождала часть солдат из лагеря Забедьево, которые затем выстроились по краю площади, оставив лишь место для зрелищ.
Иван Огарев представил эмиру своих главных офицеров, и Феофар-хан, не изменяя той холодности, что составляла суть его достоинства, принял их так, что они остались довольны.

Во всяком случае, именно так истолковали это событие Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ, двое неразлучных, которые отныне объединили свои усилия для охоты за новостями.
Покинув Забедьево, они быстро достигли Томска.
Их продуманный план состоял в том, чтобы незаметно оторваться от татар, присоединиться как можно раньше к какому-нибудь русскому корпусу и, если удастся, направиться вместе с ним к Иркутску.
Все, что они повидали на захваченной земле — пожары, грабежи, убийства, — потрясло их до глубины души, и они спешили оказаться в рядах сибирской армии.
И все же Альсид Жоливэ дал понять своему собрату, что не может покинуть Томск, не сделав зарисовки триумфального вступления татарских войск — хотя бы ради удовлетворения своей любопытной кузины, и Гарри Блаунт согласился на несколько часов задержаться в городе; однако уже в тот же вечер оба должны были продолжить свой путь на Иркутск; обзаведясь добрыми лошадьми, они надеялись обогнать разведчиков эмира.
Итак, Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт, смешавшись с толпой, наблюдали происходящее, стараясь не упустить ни одной мелочи празднества, сулившего им материал на добрых сто строк хроники.
Они отдали дань восхищения великолепию Феофар-хана, его женщинам, офицерам, стражам и всей этой восточной пышности, о которой церемонии европейских дворов не могут дать ни малейшего представления.
Но с презрением отвернулись, когда перед эмиром предстал Иван Огарев, и не без некоторого нетерпения ждали начала празднества.
— Видите ли, дорогой Блаунт, — сказал Альсид Жоливэ, — мы пришли слишком рано, подобно тем добропорядочным буржуа, которые за свои денежки хотят получить сполна! Ведь это не более чем поднятие занавеса, а хорошим тоном было бы явиться точно к началу балета.
— Какого балета? — спросил Гарри Блаунт.
— Да непременного, черт возьми, балета! Но мне кажется, что занавес сейчас подымется.
Альсид Жоливэ выражался так, словно и впрямь был в Опере; вынув из футляра лорнет, он с видом знатока приготовился смотреть «первые вариации труппы Феофара».

Но дивертисмент был упрежден мрачной церемонией.
И в самом деле, триумф победителя не мог быть полным без публичного унижения побежденных.
Вот почему солдатский кнут согнал сюда сотни пленных.
Перед тем как растолкать по городским тюрьмам, их должны были провести пред лицом Феофар-хана и его союзников.
В первом ряду среди пленных шел Михаил Строгов.
Согласно приказу Ивана Огарева, к нему был приставлен специальный взвод солдат.
Здесь же находились его мать и Надя.
У старой сибирячки, сохранявшей силу духа, пока речь шла только о ней самой, теперь было смертельно бледное лицо.
Она предчувствовала, что готовится нечто страшное.
Не без причины привели к шатру эмира ее сына.
И она дрожала за него.
Иван Огарев, прилюдно получивший удар кнутом, предназначавшийся ей, был не из тех, кто умеет прощать. Месть его будет беспощадной.
Михаилу Строгову наверняка уготованы те мучительные пытки, которые в обычае у варваров Центральной Азии. И если в тот момент, когда на Строгова набросились солдаты, Иван Огарев сохранил ему жизнь, то лишь потому, что прекрасно знал, чем обернется для того предание суду эмира.
К тому же со времени роковой сцены в лагере Забедьево мать с сыном даже не могли поговорить.
Их безжалостно оторвали друг от друга. И тем усугубили страдания обоих — ведь каким облегчением явилась бы для них возможность побыть вместе эти несколько дней плена!
Марфе Строговой так хотелось попросить у сына прощения за все зло, которое она невольно ему причинила, и она казнила себя за то, что не смогла совладать с материнскими чувствами!

Добавлено после окончания русской цензуры:

Если бы там, в Омске, когда она лицом к лицу столкнулась с сыном на почтовой станции, у нее хватило сил сдержаться, Михаил Строгов прошел бы неузнанный мимо и скольких бед удалось бы тогда избежать!

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

Со своей стороны, Михаил Строгов думал о том, что если мать его здесь, если Иван Огарев позволил им увидеться, то лишь для того, чтобы она мучилась его муками, а может, еще и потому, что ей уготована такая же ужасная смерть, как и ему!
Что касается Нади, то ей хотелось понять, что могла бы она сделать для спасения своих спутников, как помочь сыну и его матери.
Она не знала, что придумать, но смутно чувствовала, что прежде всего нельзя привлекать к себе внимания, надо уйти в тень, сделаться маленькой-маленькой!
Может, тогда ей удастся перегрызть цепь, сковавшую льва.
В любом случае, если ей представится случай действовать, она будет действовать, даже если ради сына Марфы Строговой ей пришлось бы пожертвовать собой.
Большинство пленников уже прошли перед эмиром, и, проходя, каждый, в знак рабской покорности, должен был пасть ниц, лбом в пыль.
Ведь с унижения и начинается рабство!
Когда несчастные склонялись слишком медленно, жестокая рука охранника швыряла их наземь.

Альсид Жоливэ и его спутник, присутствовавшие при этом зрелище, не могли не испытывать искреннего возмущения.
— Какая подлость! Уйдем отсюда! — вскипел Альсид Жоливэ.
— Нет! — ответил Гарри Блаунт. — Надо увидеть все!
— Увидеть все!.. Ох! — вскрикнул вдруг Альсид Жоливэ, хватая своего спутника за руку.
— Что с вами? — спросил тот.
— Взгляните, Блаунт! Это она!
— Кто «она»?
— Сестра нашего попутчика! Одна и в плену! Надо ее спасать…
— Возьмите себя в руки, — холодно возразил Гарри Блаунт.— Наше заступничество скорее повредит ей и уж никак не спасет.
Альсид Жоливэ, уже готовый броситься на выручку, удержался, и Надя прошла, не заметив их из-под пряди волос, падавшей на лицо, прошла в свой черед перед эмиром, не обратив на себя его внимания.
Вслед за Надей подошла и Марфа Строгова, и, так как она недостаточно скоро опустилась в пыль, стражники грубо толкнули ее.
Женщина упала.
Сын в диком порыве рванулся к ней — приставленные к нему солдаты с трудом смогли его удержать.
Старая Марфа меж тем поднялась, ее хотели уже оттащить прочь, когда Иван Огарев, вмешавшись, произнес:
— Эта женщина пусть останется!
Надю уже затолкнули в толпу пленников.
Взгляд Ивана Огарева не успел на ней остановиться.
Затем перед эмиром предстал Михаил Строгов. Он остался стоять, не опуская глаз.
— Пади ниц! — крикнул ему Иван Огарев.
— Нет! — отозвался Михаил Строгов.
Двое стражников хотели заставить его согнуться, но сами оказались на земле, отброшенные могучей рукой.
К Строгову ринулся Иван Огарев.
— Ты умрешь! — крикнул он.
— Умру, — гордо ответил Михаил Строгов, — но и тогда, Иван, на твоем лице предателя навсегда останется позорный след кнута!
При этих словах Иван Огарев страшно побледнел.
— Кто этот пленник? — спросил эмир голосом тем более страшным, чем спокойнее он был.

Вымарано:

— Тот, кто предал Тартарию, — ответил Иван Огарев. - Урус, чьи предки скрепили союз Руси и Сибири, и тот, кто ради мундира забыл свидетельствовать об этом перед московским царём. Вместо того, чтобы встать под стяги великого такшира и возродить Великую Тартарию, он прибыл, чтобы шпионить за нами.

Окончание вымаранного фрагмента

Объявляя Михаила Строгова шпионом, он знал, что вынесенный ему приговор будет ужасен. Михаил Строгов молча двинулся на Ивана Огарева. Солдаты удержали его.
Тогда эмир сделал знак, перед которым вся толпа склонила головы.

Вымарано:

Феофар-хан ведал о заветниках.
Благородная Бухара столетиями брала на себя роль ворот цивилизованной Азии в Сибирь, причём немало наживаясь на этом. Достаточно вспомнить, что русский покоритель Сибири Ермак воевал не с сибирскими татарами, а с ханом Кучумом, посланным Бухарой собирать пушнину в виде дани с простодушных туземцев. С тех пор Бухара ревниво следила за успехами своих северных соседей. Мечта вернуть былое владычество над Западной Сибирью никогда не угасала в диванах эмиров и в караван-сараях купцов; настроения сибиряков были предметом пристального внимания послов и караванщиков.
Огарев льстил такширу обещаниями, что народы Сибири и даже русские старожилы готовы встретить сарбазов Феофар-хана как своих освободителей, и что Бухара-и-Шариф, великий город знаменитых воинов, мудрецов и купцов, снова затмит новой славой все города на небосводе столиц.
В чём-то злодей был прав, возможность избавления от русского чиновничьего ига подняла многих сибиряков на восстание, а многих — смутила и лишила воли к сопротивлению нашествию. Вот только свободолюбивые сибиряки желали избавления от всякого владычества над собой, и, как бы Феофар-хан не привлекал к себе симпатии старожилов тартарийскими знамёнами, не желали очередного бухарского господства.
Многочисленные шпионы доносили слухи об этом до ушей такшира, благо у Ивана Огарева было достаточно недоброжелателей среди бухарцев — и одним из первых среди них был сам Феофар-хан. Коварный азиат был верен себе: он обласкивал жертву перед тем, как лишить её головы. Гяур урус был нужен азиатам только для того, чтобы помочь утвердиться в Сибири, после чего он разделил бы участь множества визирей и сановников, павших в интригах.
Поэтому Феофар-хан заинтересовался Михаилом Строговым, желая вызвать покорность шейха сибира (как для себя он переводил народный титул Строговых), и через него уязвить своего главнокомандующего.

- Ты предстал перед наместником Аллаха, Всемилостивейшего и Всеблагого, от Его величайшего имени я даю тебе произнести слово оправдания, чтобы взвесить на весах божественной справедливости.
Михаил отвечал Феофар-хану на изысканном тюрки — литературном языке татар и узбеков России и Туркестана:

- Твердость в законе такшира в полной мере отражает волю Аллаха, и я склоняюсь в восхищении от проявления милосердия владыки. Но мне не в чем виниться: я сарван (так Строгов перевёл для бухарцев свой чин капитана) и я исполняю приказ русского царя. Если верность своему господину заслуживает наказания — то я виновен в этом в полной мере и покорно ожидаю вынесения приговора.

- Ты хороший солдат, Строгов, и проявляешь верность, которая заслуживает поощрения, а не наказания. - доброжелательно произнёс Феофар-хан, - правоверные ценят преданность не менее чем франки и урусы. Огарев тебе враг, но под плащом твоего покровительства сархан Строгов будет спасён от его гнева.
Так Строгов в армии Бухары был произведён сразу в полковники русской табели о рангах. А у Огарева мог появиться равноценный противник, что вполне устраивало хитроумного эмира.

- Милость владыки Бухары затмевает блеск солнца, но я не достоин её: я русский офицер, и останусь русским офицером, даже если это будет стоить мне смерти.

- Не торопи свою смерть, Строгов, не богохульствуй, ибо только Аллах знает, когда будет пресечена нить твоей жизни, и кем ты назначен быть в этом существовании. Ты выбрал одну дорогу, и хочешь пройти её до конца — но знаешь ли ты о своей настоящей стезе? По роду ты судья, назначенный вершить судьбы народов и направлять страны по воле Всевышнего. Твой царь ревнует твоей славе, и держит простым офицером; я же вижу бриллиант даже до того, пока он не подвергся огранке. Я восхищён твоим достоинством, я хочу, чтобы такая драгоценность как ты, заняла своё достойное место в убранстве сего мира.

- Суди свой народ, Строгов, дай ему закон и власть!

- Моя Бухара с благодарностью вспоминает века Великой Тартарии, вечные года мира и процветания, во времена которых моя страна благоденствовала как никогда. А если нам выпала возможность вернуть долг последним тартарийцам, возродить Тартарию в Сибири, то мы все готовы исполнить свои прежние вассальные клятвы перед Владыками Прошлого. И пусть они будут Владыками Будущего! Вместе с твоими сибиряками, судья Строгов, вместе с Благородной Бухарой, Тартария восстанет из небытия. Грядёт новая эпоха, Строгов, в которой ты займёшь место пророка и законоучителя для Сибири!
Красноречию и убедительности Феофар-хана позавидовал бы любой европейский политик, а уж любой адвокат почувствовал бы себя полным ничтожеством.
Михаил был потрясён: мало того, что он избегал неминуемой смерти, так ему выпадала редкая возможность исполнить свой долг заветника — шанс, который никому не представился за три сотни лет.
Феофар-хан не торопил ответ, заранее наслаждаясь своим триумфом.

- Благодарю тебя, такшир, за доброе слово и высокую оценку моих скромных качеств, коих я не достоин. Я невольно ввёл тебя в заблуждение: во мне нет ничего драгоценного. Я простой человек, раб Божий и слуга царю, наследник одного простого заклятия. Я не алмаз, а обыкновенный камень у ног великого властителя великой Бухары, который не стоит того, чтобы не то что поднять, но и даже заметить его. Моё слово грубо и просто, и предназначено для таких же грубых и простых душ, чтобы жить по этому слову в холодной и отдалённой стране. Но это наше слово, наш закон — и мы будем стоять на нём до конца. Союз с Благородной Бухарой возвысит любую державу, но напрасен для Сибири. Мы не ищем величия, мы ищем правду. Я буду свидетельствовать о союзе с Россией и требовать от России исполнения договора: таков мой удел, я не покину его.

- Пусть твою судьбу решит Аллах! — молвил Феофар-хан.

Окончание вымаранного фрагмента

Потом он указал рукой на Коран, который ему тотчас поднесли.
Он раскрыл священную книгу и коснулся пальцем одной из страниц.
Теперь только случай, а вернее, по понятиям людей Востока, сам Аллах должен был решить судьбу Михаила Строгова.
У народов Центральной Азии этот суд носит имя «фал».
Дав смыслу стиха, которого коснулся палец судьи, определенное толкование, они исполняют приговор, каков бы он ни был.
Эмир держал палец на странице Корана.
Главный богослов-законовед, приблизившись, громко прочел стих, который кончался такими словами:
«И не увидит он впредь ничего на земле».
— Русский шпион, — объявил Феофар-хан, — ты пришел увидеть, что происходит в татарском лагере! Так гляди же во все глаза, гляди!

Вымарано:

Феофар-хан наклонил со своего ложа и произнёс тоном, от которого стыла кровь в жилах:

- Гляди во все глаза, Строгов, и ты увидишь то, что может стать твоим, если примешь службу у наместника Аллаха. А если ты отринешь предложенный мною вход в царство пиров и гурий, то глаза тебе не нужны, раз ты не хочешь видеть благое для себя, и отделить зло от добра. Тогда я избавлю тебя от напрасного органа чувств! Гляди же во все глаза — и не прогадай!

Окончание вымаранного фрагмента

Глава V - ГЛЯДИ ВО ВСЕ ГЛАЗА, ГЛЯДИ!

(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)

Михаила Строгова, чьи руки были связаны, оставили стоять перед троном эмира у подножия площадки.
Его мать, сломленная наконец бесконечными муками, физическими и душевными, опустилась на землю, уже не смея ни глядеть, ни слушать.
«Так гляди же во все глаза, гляди!» — произнес Феофар-хан, грозно вытянув руку в сторону Михаила Строгова.
Иван Огарев, знакомый с татарскими нравами, понял, разумеется, значение этих слов, ибо губы его на мгновение разжались в злобной улыбке. Затем он занял место возле Феофар-хана.
Тотчас раздался призывный звук труб.
То был сигнал к началу увеселений.
— Вот и балет, — сказал Альсид Жоливэ Гарри Блаунту, — однако, в нарушение всех правил, эти варвары дают балет перед драмой!
Михаилу Строгову приказано было глядеть.
И он стал глядеть.

На площадь выпорхнула стайка танцовщиц в живописных национальных костюмах.
Звуки разных татарских инструментов: «дутара» — мандолины с длинным грифом из тутового дерева и двумя струнами из скрученных шелковых нитей с отступом в кварту; «кобыза» — своеобразной виолончели, открытой спереди, со струнами из конского волоса, вибрирующими от касания смычка; «чибызги» — длинной флейты из тростника; труб, тамбуринов и тамтамов вместе с гортанными голосами певцов — слились в странную гармонию.
К основному тону добавились аккорды воздушного оркестра: дюжина бумажных змеев, притянутых струнами к своему центру, звучала на ветру как эолова арфа.
Сразу начались танцы.
Танцовщицы были родом из Персии. Отнюдь не рабыни, они свободно занимались своим искусством.
Прежде они официально принимали участие в церемониях при тегеранском дворе; однако с восшествием на трон нынешней царствующей семьи их изгнали из страны, вынудив искать счастья за ее пределами.
На танцовщицах сверкали богатые украшения.
В ушах трепетали маленькие золотые треугольнички с длинными сережками; шею обвивали оправленные в черную эмаль серебряные обручи, а запястья рук и лодыжки ног — браслеты из двойного ряда бриллиантов; на концах длинных косичек подрагивали подвески, богато украшенные жемчугом, бирюзой и сердоликом. Пояс, сжимавший их талии, застегивался блестящей пряжкой, похожей на планку европейских орденов «Большого креста».
То в одиночку, то группами танцовщицы с большим изяществом исполняли разнообразные танцы.
Лица их были открыты, но временами они набрасывали на голову легкую вуаль — казалось, будто на их сверкающие глазки опускалось газовое облачко, словно туман на усыпанное звездами небо.
Некоторые из персиянок носили через плечо расшитую жемчугом кожаную перевязь с висевшей на ней острым концом вниз треугольной подушечкой, которую они в нужный момент раскрыли.
Из этих подушечек, сотканных из золотой филиграни, они выхватили длинные узкие ленты алого шелка с вышитыми стихами из Корана; растянув эти ленты меж собой, танцовщицы образовали пояс, под которым, не прерывая своих па, заскользили другие танцовщицы, и, оказываясь под тем или иным стихом, в зависимости от содержавшегося в нем завета, они либо падали ниц, либо в легком прыжке взлетали вверх, словно спеша занять места среди небесных гурий Магомета.
Но что было странно и что поразило Альсида Жоливэ, — персиянки казались скорее вялыми, чем пылкими.
Им не хватало неистовства. И по характеру танцев, и по исполнению они напоминали скорее спокойных и пристойных баядер Индии, нежели страстных плясуний Египта.
Когда первый дивертисмент закончился, раздался низкий голос:
— Гляди во все глаза, гляди!
Человек, повторявший слова эмира, татарин высокого роста, был палачом, исполнявшим важные повеления Феофар-хана.
Он занял место позади Михаила Строгова, держа в руке саблю с коротким, широким клинком из дамасской стали, одним из тех, что подвергались закалке у знаменитых оружейников Карши или Гиссара.
Рядом с палачом стражники поставили треножник с маленькой печкой, где бездымно пылали угли.
Легкая дымка, курившаяся над ними, возникала от сжигания ароматного смолистого вещества, которым, смешав с камедью и ладаном, эти угли посыпали.
Тем временем сразу вслед за персиянками появилась новая группа танцовщиц совершенно другой расы, которых Михаил Строгов узнал тотчас.
Надо думать, их признали и оба журналиста, так как Гарри Блаунт сказал своему собрату:
— Да это же цыганки из Нижнего Новгорода!
— Они самые! — воскликнул Альсид Жоливэ.
— Но кажется мне: глаза приносят этим шпионкам больше денег, чем ноги!
Считая их агентами на службе эмира, Альсид Жоливэ, как мы знаем, не ошибался.
В первом ряду цыганок выступала Сангарра, величественная в своем странном и живописном одеянии, подчеркивавшем ее красоту.
Сама Сангарра не танцевала, исполняя среди своих танцовщиц роль мима, зато их невероятные па напоминали танцы всех тех стран, где цыгане кочуют, будь то в Европе — Богемии, Италии, Испании — или в Египте.
Они приходили в трепет в такт цимбалам, что бряцали в их руках, и «дайре» — бубнам вроде баскских барабанов, шумно всхрапывавшим под их пальцами.
Один из таких бубнов дрожал меж ладоней Сангарры, приводя этих истинных служительниц культа Кибелы в совершенное неистовство.
Вот вперед выступил цыган, которому было никак не больше пятнадцати лет; из дутара, что был у него в руках, он извлекал рыдающие звуки, ногтями скользя по двум его струнам.
Потом запел.
Когда он исполнял первый куплет этой весьма причудливой по ритму песни, к нему приблизилась одна из плясуний и замерла на месте; но всякий раз, когда юный певец доходил до припева, она возобновляла прерванную пляску, тряся перед ним бубен и оглушая его треском кастаньет.
К концу последнего припева танцовщицы буквально обвили цыгана тысячами складок своих взвившихся в пляске юбок.
Тут же из рук эмира и его союзников, из рук офицеров разного чина просыпался золотой дождь, и со звоном монет, застучавших по цимбалам плясуний, смешались последние вздохи дутаров и тамбуринов.
— Расточительны как грабители! — произнес Альсид Жоливэ на ухо своему спутнику.
Сыпавшиеся дождем деньги были и впрямь краденые, ибо меж персидских туманов и татарских цехинов мелькали российские червонцы и рубли.
В наступившей на мгновение тишине раздался голос палача. Положив свою руку на плечо Михаила Строгова, он повторил все те же слова, которые с каждым разом звучали все более зловеще:
— Гляди во все глаза, гляди!
Но на этот раз Альсид Жоливэ заметил, что обнаженной сабли в руке палача уже не было.

Тем временем солнце опускалось за горизонт.
Задние планы окружающей местности уже терялись в полумраке.
Чаща кедров и сосен становилась все чернее, а воды Томи, вдали совсем темные, тонули во мгле опускавшегося тумана. И эта мгла уже подбиралась к плато, обступавшему город.
Как раз в этот миг площадь заполнили сотни рабов с зажженными факелами в руках.
Увлекаемые Сангаррой цыганки и персиянки вновь явились пред троном эмира для участия в общем танце, чтобы дать публике возможность сравнить и оценить столь разные манеры исполнения.
Инструменты татарского оркестра разразились еще более неистовыми звуками, сопровождавшимися гортанными выкриками певцов.
Воздушные змеи, спущенные было на землю, вновь поднялись в воздух, унося с собой целое созвездие разноцветных фонариков. Под легким ветром с реки посреди небесной иллюминации их арфы зазвенели еще более звучно.
Целый эскадрон татар в военной форме тоже включился в пляску, она накалялась все больше и больше, пока не превратилась в неистовую пешую скачку, производившую самое странное впечатление.
Солдаты с саблями наголо и длинноствольными пистолетами в руках, исполняя своего рода вольтижировку, разорвали воздух оглушительными залпами и продолжительной пальбой из мушкетов, которая наложилась на грохот тамбуринов, бряцанье бубнов и скрежет дутаров.
Их пистолеты и ружья, заряженные порохом, подкрашенным, по китайской моде, какой-то металлической примесью, выбрасывали — длинные красно-сине-зеленые струи; казалось, все эти группы солдат мечутся внутри фейерверка.
В каком-то смысле это увеселение напоминало цибистику древних, нечто вроде военного танца, когда главные исполнители извивались меж остриями мечей и кинжалов; возможно, традиция эта передалась и народам Центральной Азии; однако татарской цибистике особую странность придавали разноцветные огни, сыпавшиеся на головы танцовщиц, когда огненная вспышка превращалась в пылающий дождь.
Это было что-то вроде калейдоскопа искр, сочетания которых при каждом движении танцовщиц множились до бесконечности.
Сколь ни был журналист-парижанин пресыщен подобными, давно превзойденными в современной постановке эффектами, он то и дело невольно кивал головой, что от бульвара Монмартр до площади Мадлэн означало: «Недурно! Недурно!»
Вдруг, словно по сигналу, все огни джигитовки потухли, пляски прекратились, танцовщицы исчезли
Церемония закончилась, и одни лишь факелы освещали помост, только что светившийся множеством огней.
По знаку эмира на середину площади вывели Михаила Строгова.

— Блаунт, — спросил Альсид Жоливэ у своего компаньона, — вы решительно настаиваете на том, чтобы досмотреть все до конца?
— Ни в коей мере, — ответил Гарри Блаунт.
— Надеюсь, ваши читатели «Daily Telegraph» не столь уж охочи до подробностей казни на татарский манер?
— Не более, чем ваша кузина.
— Бедный парень! — добавил Альсид Жоливэ, глядя на Михаила Строгова.— Такой храбрый солдат заслуживал бы смерти на поле брани!
— И мы ничего не можем сделать, чтоб его спасти? — спросил Гарри Блаунт.
— Мы не можем ничего.
Оба журналиста помнили, с какой великодушной щедростью Михаил Строгов вел себя по отношению к ним; понимали, через какие испытания ему, невольнику долга, пришлось пройти. И вот теперь, в окружении татар, не знавших, что такое жалость, они ничем не могли ему помочь!

Вымарано:

- Огарев показал Вам письмо царя, мистер Блаунт?

- Да, хотя сделал это с явным нежеланием, и с таким видом, будто оказывал мне одолжение. Я всё больше разочаровываюсь в нашем общем друге, удача под Омском прибавила ему самомнения, но не чувства благодарности к тем, кто подготовил его победу. Что касается письма, то царь оставляет на усмотрение своего брата возрождение Сибирского царства и восстановление унии с царством Московским. Великий князь успел переправить в Москву до вторжения проект реформы российской государственности, и этот проект даже одобрен тайным государственным советом. Таким образом, сейчас от слова одного человека зависит судьба России.

- А мы не можем знать, каково это слово и насколько оно будет выгодно для нас…

- Именно так, мсье Жоливэ. Могу поделиться тревогой, что в наших планах появляется ещё одна загадочная фигура - Иван Огарев, которому наскучила роль исполнителя, и он стал пробиваться на роль вершителя. К сожалению, он действительно стал ключевой фигурой, связующей все нити замысла, и его не удастся так просто заменить кем-то. И я перестаю понимать, чего он добивается на самом деле, что произойдёт, когда он доберётся до Иркутска, и какие у него планы на Великого князя.

Эти русские непредсказуемы, к тому же питают иллюзию, что в состоянии играть на равных с цивилизованными людьми. Как бы ни был дик Феофар-хан, но с ним гораздо проще найти общий язык, его инстинкты просты и поддаются управлению.

- И какой ход Вы предлагает сделать, мсье Жоливэ?
- Вытащить из колоды джокера - Михаила Строгова. Теперь я понимаю, почему судьба сводила нас вместе и почему мне симпатичен этот русский. Я чувствую, что он в одиночку сильнее флеш-рояля, оказавшегося на руках у Огарева. Вот только пока не знаю, каким образом он расстроит игру новоявленного главнокомандующий Тартарии. Что думает по этому поводу такой мастер игры в покер как Вы, мой дорогой Блаунт?

- Я соглашусь, коллега, хотя тоже не представляю, как эти два медведя сойдутся на узкой тропе, кто из них победит, и какой прок будет для нас. Я настолько проникся аурой России, что готов поверить в местный символ веры: в «ничего, барин, авось обойдётся». Я слышу это по сто раз на дню на любое предложение поразмыслить о будущем. Положимся на авось, мсье Жоливэ.

- Я рад, что мы пришли к единому мнению, мистер Блаунт. Одна загвоздка: бедняга Строгов будет ослеплён с минуты на минуту, и в этом качестве вряд ли окажется нам полезен.

- Что ж, я буду рад поставить на место выскочку Огарева и помешать исполнению его мести.

- А мне придётся доказать, что Франция ничуть не уступает в благородстве Великобритании, и тоже кое-что может сделать для Строгова.

- Мсье Жоливэ, Вы начинаете интриговать, хотя бы только на полпути к успеху нашего общего предприятия?

- Уверяю Вас, что ни Вы лично, ни читатели «Daily Telegraph» не будете возражать против подготовленной мною неожиданности!

Окончание вымаранного фрагмента

Добавлено после окончания русской цензуры:

Не испытывая желания присутствовать при казни, уготованной несчастному, журналисты возвратились в город.

Часом позже они уже поспешали по дороге на Иркутск,

Добавлено после окончания русской цензуры:

намереваясь теперь уже среди русских следить за тем, что Альсид Жоливэ заранее окрестил «кампанией реванша».

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

А тем временем Михаил Строгов стоял с высоко поднятой головой, устремив гордый взгляд на эмира и презрительный — на Ивана Огарева.
Он готовился к смерти, но напрасно было искать на его лице признаков слабости.
Зрители, что остались на площади, как и весь штаб Феофар-хана, для кого предстоявшее зрелище было лишь новым развлечением, ждали свершения казни.
Насытив свое любопытство, эта дикая орда собиралась предаться пьянству.
Эмир подал знак.
Михаил Строгов, подталкиваемый стражниками, приблизился к площадке, и Феофар-хан на татарском языке, понятном пленнику, сказал:

Вымарано:

- Ты видел всё, Строгов? Ты видел, чем я награждаю тех, кого оделяю дружбой, и кто хранит мне верность?

- Да, такшир, твоё великолепие неописуемо. А я останусь со своей простотой. Таково моё последнее слово. — твёрдо и печально ответил Михаил.

Окончание вымаранного фрагмента

Добавлено после окончания русской цензуры:

— Русский шпион, ты пришел, чтобы видеть.

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

• Ты видел в последний раз. Еще миг, и твои глаза навсегда закроются для света!
  Итак, Михаила Строгова собирались покарать не смертью, а ослеплением. Потерять зрение — это, пожалуй, даже страшнее, чем потерять жизнь!
  Несчастный был приговорен к вечной слепоте.
  И все-таки, узнав, какую казнь уготовил ему эмир, Михаил Строгов не дрогнул.
  По-прежнему стоял с бесстрастным лицом, широко открыв глаза, словно этим последним взглядом хотел охватить всю свою жизнь.
  Молить этих жестоких людей о пощаде не имело смысла, да и было недостойно его.
  Об этом он даже не думал.
  Вся мысль его сосредоточилась на безвозвратно проваленном деле, на матери, на Наде, которых ему никогда больше не увидеть!
  Но внешне он ничем не выдал своих переживаний.
  Потом все существо его охватила вдруг жажда мести, которую, несмотря ни на что, надо было свершить. И он обернулся к Ивану Огареву.
  — Иван, — произнес он сурово.— Иван-предатель, последний мой взгляд будет угрозой тебе!
  Иван Огарев пожал плечами.
  Но Михаил Строгов ошибался. Угаснуть навсегда его глазам суждено было отнюдь не при взгляде на Ивана Огарева.
  Перед ним стояла Марфа Строгова.
  — Матушка! — воскликнул он.— Да! Да! Тебе мой последний взгляд, никак не этому ничтожеству! Останься здесь, передо мной! Дай посмотреть на дорогое лицо твое! И пусть глаза мои закроются, глядя на тебя!..
  Старая сибирячка, не говоря ни слова, подходила все ближе…
  — Прогоните эту женщину! — крикнул Иван Огарев.
  Двое солдат оттолкнули Марфу Строгову. Она отступила назад и остановилась в нескольких шагах от сына.
  Появился палач.
  На этот раз оголенная сабля была у него в руке, и саблю эту, раскаленную добела, он тол ько что вынул из печки, где пылали благовонные угли.
  Михаила Строгова собирались ослепить по татарскому обычаю — пылающим клинком, пронесенным перед глазами!
  Михаил Строгов не пытался сопротивляться.
  На целом свете для его глаз не существовало уже ничего, кроме матери, и он неотрывно глядел на нее!
  Вся жизнь его была в последнем этом взгляде!
  Марфа Строгова, широко раскрыв глаза и протягивая к сыну руки, тоже не отрывала от него глаз!..
  Раскаленное лезвие прошло перед глазами Михаила Строгова.
  Раздался вопль отчаяния.
  Старая Марфа без чувств рухнула наземь!
  Михаил Строгов был слеп.

После выполнения своих приказов эмир со всем своим окружением удалился.
И вскоре на площади остались лишь Иван Огарев и факельщики.
Хотел ли негодяй еще как-нибудь оскорбить свою жертву и добить ее последним ударом?
Иван Огарев медленно приблизился к Михаилу Строгову, и тот, почувствовав врага радом, выпрямился.
Иван Огарев извлек из кармана письмо императора и, развернув его, с дьявольской усмешкой поднес к потухшим глазам царского гонца.
— А теперь читай, Строгов. Читай и отправляйся в Иркутск — пересказать прочитанное! Настоящий гонец царя — я, Иван Огарев!
Сказав это, предатель спрятал письмо у себя на груди и, не оборачиваясь, покинул площадь.
Факельщики последовали за ним.
Михаил Строгов остался один, в нескольких шагах от матери, лежавшей бездыханной, может быть — мертвой.
Издалека доносились крики, дикие песни — это бушевала оргия.
Томск сверкал огнями, как в праздник.
Михаил Строгов прислушался.
На безлюдной площади было тихо.
И тогда, осторожно ступая, он пошел к тому месту, где упала мать.
На ощупь отыскал ее, склонился над телом, коснулся щекой ее щеки, прислушался к биению сердца.
И заговорил с ней, совсем тихо.
Была ли старая Марфа еще жива, слышала ли, что говорит ей сын?
Во всяком случае, она не шевельнулась.
Михаил Строгов поцеловал мать в лоб, в седые волосы.
Потом выпрямился и, ощупывая землю ногой, пытаясь вытянуть перед собой связанные руки, медленно пошел с площади.
И вдруг на площади появилась Надя.
Она бросилась к своему спутнику.
Кинжалом, который был у нее в руках, разрезала веревки на руках Михаила Строгова.
Тот не знал, кто развязывает его, ведь Надя не произнесла ни звука.
И только окончив дело, произнесла:
— Братец!
— Надя! — прошептал он.— Надя!
— Идем, братец, — поторопила Надя. — Отныне мои глаза будут твоими глазами, я поведу тебя в Иркутск!

Вымарано:

Потом девушка порывисто обернулась к человеку, наблюдавшему за ними издали, причём он скорее охранял молодых людей от бродивших тартар:

- Благодарю, пан ротмистр, что ты дал мне возможность увидеться с моим спутником. С ним я попала в Сибирь - и с ним я доберусь до Иркутска, во что бы то ни стало. Если Бог свёл нас на пути, то так тому и быть.

- Раз так решила пани Наджея, так тому и быть. Пусть пани оставит кинжал себе, в память о своих польских друзьях: пусть опасен, пани придётся быть не только поводырём, но и защитником для этого несчастного. Мы с ним враги, но он бравый солдат и вызывает восхищение своей доблестью. Да хранит вас Матка Боска!

Окончание вымаранного фрагмента

Источники

Михаил Строгов

The post Подлинный “Михаил Строгов”. 6. Часть вторая. Главы III-V appeared first on Тарт-ария.инфо.

Начни строить своё будущее вместе с "Алабуга Политех". Регистрируйся по ссылке и проходи бизнес симуляцию прямо ...

<p>Глава XV - БАРАБИНСКИЕ БОЛОТА (глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде) Михаил Строгов успевает покинуть Омск до облавы 29 июля, достаёт коня и движется по Барабинской степи; описание Барабинских болот и обитателей этих мест, изнемогающих от гнуса; местность сия избегла разорения от татар, оказавшись между колоннами Огарева и Феофар-хана, так что Михаил [&#8230;]</p>
<p>The post <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info/podlinnyj-mihail-strogov-5-chast-vtoraya-glavy-i-ii/">Подлинный &#8220;Михаил Строгов&#8221;. 5. Часть вторая. Главы I-II</a> appeared first on <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info">Тарт-ария.инфо</a>.</p>

Глава XV - БАРАБИНСКИЕ БОЛОТА

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Михаил Строгов успевает покинуть Омск до облавы 29 июля, достаёт коня и движется по Барабинской степи;

описание Барабинских болот и обитателей этих мест, изнемогающих от гнуса; местность сия избегла разорения от татар, оказавшись между колоннами Огарева и Феофар-хана, так что Михаил Строгов боролся только с расстояниями и неудобствами пути.

Глава XVI - ПОСЛЕДНЕЕ УСИЛИЕ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

5 августа Михаил Строгов достигает Оби и вновь оказывается в зоне боевых действий; его настигает отряд, но пока ему удаётся остаться незамеченным; из подслушанного разговора он узнаёт о высланной за ним погоне и о пленении Марфы Строговой; пытаясь опередить отряд, пробуждает преследование,

а при переправе через Обь теряет коня.

Глава XVII - СТИХИ И ПЕСНИ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Михаил Строгов становится свидетелем боя под Колыванью татар с незначительным русским отрядом, поражением русских, потом и взятия города; случайно он попадает на всё еще действующую телеграфную станцию, способную передавать сообщение в сторону границы на юге; Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ появляются с известиями о результате боя и передают сообщения своим адресатам; татары захватывают в плен Михаила Строгова и обоих корреспондентов, причём Гарри Блаунт ранен в плечо.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I - ТАРТАРСКИЙ ЛАГЕРЬ

(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)

В одном дне пути от Колывани, за несколько верст до селения Дьячинск, лежит обширная равнина, над которой возвышается лишь несколько больших деревьев, главным образом сосны и кедры.
В жаркое время года эту часть степи занимают обычно сибирские пастухи, и ее трав хватает для прокорма бесчисленных стад.
Но в это лето напрасно было бы искать здесь хоть одного из кочевых скотоводов.
И не потому, что равнина обезлюдела.
Напротив, на ней царило необычайное оживление.
По всему ее пространству были разбросаны татарские шатры, здесь лагерем стоял Феофар-хан, свирепый бухарский эмир, и сюда же 7 августа привели захваченных в Колывани пленных — тех, что остались в живых после уничтожения малого русского корпуса и провели ночь на поле сражения.
От двух тысяч солдат, которые оказались зажаты меж двух вражеских колонн, пришедших сразу с двух сторон — из Омска и из Томска, осталось лишь несколько сотен человек.
События принимали скверный оборот, имперское правительство, видимо, терпело за уральской границей неудачи, во всяком случае временные, ибо рано или поздно русская армия все равно должна была отбросить захватнические орды.
Однако сейчас нашествие достигло центра Сибири и, двигаясь через охваченный мятежом край, могло распространяться либо на западные, либо на восточные губернии.
Связь Иркутска с Европой оказалась полностью прерванной. Если войска с Амура или из Якутской области не подоспеют вовремя и не поддержат его, эта столица Азиатской России, с ее слишком малыми силами, попадет в руки татар и, прежде чем ее успеют освободить, Великий князь, брат императора, станет жертвой мести Ивана Огарева.
Как чувствовал себя Михаил Строгов?
Дрогнул ли он, наконец, под тяжестью стольких испытаний?
Считал ли себя побежденным чередой неудач, которые, начиная с Ишима, становились все более тяжкими?
Считал ли партию проигранной, миссию проваленной, а наказ невыполнимым?
Михаил Строгов был одним из тех людей, остановить которых может только смерть.
А он был жив, его даже не ранило, письмо императора по-прежнему находилось при нем, его инкогнито не раскрыто.
Правда, он оказался в числе тех пленников, кого татары волокли с собой как презренный скот; однако, двигаясь к Томску, он тем самым приближался и к Иркутску.
Наконец, он все еще опережал Ивана Огарева.
«Я доберусь!» — твердил он себе.
И начиная с Колывани весь смысл его жизни сосредоточился на одной-единственной мысли: вновь обрести свободу!
Как ускользнуть от солдат эмира? В нужный момент он найдет способ.

Лагерь Феофара являл собой яркое зрелище.
Множество шатров из кожи, войлока или шелковых тканей сверкало на солнце.
Высокие султаны, венчавшие их остроконечные верхушки, покачивались среди многоцветных флажков, знамен и штандартов.
Самые богатые из этих шатров принадлежали шейхам и ходжам — первым лицам ханства.
Особый штандарт, украшенный конским хвостом, с древком, выступавшим из целой связки искусно переплетенных красных и белых жезлов, указывал на высокое положение татарских вождей.
А дальше, насколько хватал глаз, равнину покрывали тысячи туркменских шатров, называемых юртами, привезенных на верблюжьих горбах.
В лагере находилось самое малое сто пятьдесят тысяч солдат — пехотинцев и конников, собранных аламами.
Среди них выделялись прежде всего таджики — главные представители Туркестана — с правильными чертами лица, белой кожей, хорошим ростом, с черными глазами и волосами; таджики составляли ядро татарской армии, и их ханства — Кокандское и Кундузское — поставляли почти такой же контингент войск, что и Бухара.
Кроме таджиков здесь встречались особые образцы разных других народов, населяющих Туркестан или смежные с ним страны.
Среди них узбеки — низкорослые, рыжебородые, похожие на тех, что бросились в погоню за Михаилом Строговым; киргизы с плоским, как у калмыков, лицом, носившие кольчужные халаты, вооруженные одни — копьем, луком и стрелами азиатского изготовления, другие — саблями, кремневыми ружьями и «чаканами» — маленькими топорами на короткой ручке, раны от которых всегда смертельны.
Были здесь и монголы — среднего роста, с черными косами, висевшими вдоль спины, с круглыми бронзовыми лицами, живыми, глубоко посаженными глазами, редкой бородой, в халатах из синей китайки, отделанных черным мехом и подхваченных кожаными поясами с серебряными застежками; в сапогах с яркими галунами и в шелковых, отороченных мехом малахаях с тремя лентами, болтавшимися позади.
Наконец, встречались тут и афганцы с темно-коричневой кожей, и арабы, сохранившие изначальный тип красивых семитских племен, и туркмены с узкими, словно лишенными век глазами. Все эти народы оказались под знаменем эмира, знаменем поджигателей и разрушителей.
Наряду с вольнонаемными солдатами насчитывалось некоторое количество солдат-рабов, главным образом персов, под командованием офицеров того же происхождения, и в армии Феофар-хана они были отнюдь не из числа презираемых.
Если добавить к этому перечню еще и слуг-евреев в подпоясанных веревкой халатах, с камилавками из темного драпа вместо запретных тюрбанов на голове, сотню-другую «каландеров» — богомольных нищих в рваном тряпье, прикрытом леопардовой шкурой, — то вы получите почти полное представление об этих огромных разноплеменных толпах, объединенных под общим названием татарской армии.
Из собранных солдат пятьдесят тысяч были верховые, и лошади их не уступали в разнообразии людям. Среди этих животных, по десятеро привязанных к двум параллельно натянутым веревкам, с их подвязанными хвостами и крупом, накрытым сеткой из черного шелка, выделялись туркменские кони — тонконогие, с вытянутым туловищем, блестящей шерстью и благородной осанкой; узбекские — скаковые; кокандские, которые, кроме всадника, несут на себе еще два шатра и кухонное снаряжение; киргизские — светлой шерсти, пришедшие с берегов Эмбы, где их ловят «арканом», татарским лассо, — и еще много иных сородичей из смешанных рас, более низкой породы.
Вьючные животные насчитывались тысячами. Тут были и низкорослые, но хорошо сложенные верблюды, с длинной шерстью и густой, ниспадавшей на шею гривой, — скотина послушная, запрягать которую куда легче, чем дромадеров; и одногорбые «нары» с ярко-рыжей шерстью, завивающейся в локоны; и наконец, ослы, злые в работе, чье весьма ценное мясо татары употребляют в пищу. Над всем этим скоплением людей и животных, над бескрайней россыпью шатров широко раскинулись кроны кедров и сосен, отбрасывая прохладную тень, местами разорванную солнечными лучами.
Невозможно представить ничего живописнее этой картины, для изображения которой самый смелый колорист очень скоро исчерпал бы все краски своей палитры. Когда пленные из-под Колывани оказались перед шатрами Феофар-хана и главных сановников ханства, в лагере забили барабаны, загудели трубы. К этим и без того жутким звукам присоединилась пронзительная пальба из мушкетов и более низкий гул пушек четвертого и шестого калибра, составлявших артиллерию эмира. Стоянка эмира была чисто военной. Гаремы его и его союзников — то есть их гражданское жилье — находились в Томске, теперь уже захваченном татарами. После ухода из лагеря резиденцией эмира должен был стать Томск, — до поры, пока эмир не подчинил бы себе наконец столицу Восточной Сибири.

Шатер Феофар-хана господствовал над шатрами соседей.
Его покрывали широкие складки блестящей шелковой ткани, подхваченной вервием с золотыми кистями, а венчали пышные султаны, которыми ветер играл, словно веерами; шатер занимал центр обширной поляны, окруженный занавесом из великолепных берез и высоченных сосен.
Перед шатром, на лакированном и инкрустированном драгоценными камнями столе была раскрыта священная книга Коран; ее страницы из тончайшего листового золота были покрыты изящной гравировкой.
Наверху полоскалось татарское знамя, украшенное четырехчастным гербом эмира.
Вокруг поляны полукругом выстроились шатры главных сановников Бухары: главного конюшего, имевшего право сопровождать эмира до самого въезда во дворец; главного сокольничего; «хуш-беги» — хранителя ханской печати; «топчи-баши» — командующего артиллерией; «ходжи» — главного советника, удостаиваемого поцелуя принца и права появляться перед ним с расстегнутым поясом; «шейх-уль-ислама» — главы законоведов и представителя священников; «кази-аскева», который в отсутствие эмира разбирает все споры, возникающие меж военными чинами, и, наконец, главного астролога, чье дело — обращаться к звездам за советом всякий раз, как только хан задумает сменить место своего пребывания.

Когда в лагерь привели пленных, эмир находился в своем шатре.
Наружу он не показался.
И разумеется, к счастью.
Любое его слово или жест могли бы оказаться сигналом к кровавой расправе.
Но он замкнулся в одиночестве, которое и составляет отчасти величие восточных королей.
Тот, кто не показывается людям, вызывает у них восхищение, а пуще всего — страх.
Для пленников должны были отгородить место, где им, терпевшим скверное обращение и полуголодное существование, страдавшим от капризов местного климата, оставалось ожидать волеизъявления Феофар-хана.
Самым послушным, если не самым терпеливым из них, был, конечно, Михаил Строгов.
Он шел, куда его вели, ведь вели его туда, куда он и сам стремился, да еще в условиях такой безопасности, о какой на этом пути от Колывани до Томска ему — будь он свободен — нечего было и мечтать.
Бежать, не дойдя до этого города — значило обречь себя на риск попасть в руки дозорных, сновавших по степи.
Восточная граница уже захваченных татарами земель располагалась не далее восемьдесят второго меридиана, проходящего через Томск.
Стало быть, перейдя этот меридиан, Михаил Строгов мог уже оказаться за пределами вражеских зон и без опасения пересечь Енисей и, прежде чем губернию захватит Феофар-хан, достичь Красноярска.
«Как только я попаду в Томск, — твердил он, подавляя приступы нетерпения, которыми не всегда мог управлять, — я в считанные минуты выберусь за передовые посты, и тех двенадцати часов, что я выиграю у Феофар-хана и Огарева, мне хватит, чтобы попасть в Иркутск раньше них!»

Чего Михаил Строгов и впрямь боялся больше всего, и не без причин, так это прибытия в татарский лагерь Ивана Огарева.
Помимо опасности быть узнанным он каким-то чутьем сознавал, что именно этого предателя важно было опередить.
Он понимал также, что соединение войск Ивана Огарева с войсками Феофар-хана довело бы численность захватчиков до того предела, когда их объединенная армия всей своей мощью двинулась бы на столицу Восточной Сибири.
Поэтому он то и дело прислушивался, не зазвучат ли фанфары, возвещая прибытие первого заместителя эмира.
С этой мыслью связывалось и воспоминание о матери, которую задержали в Омске, а также о Наде, которую увезли в лодках по Иртышу, такой же пленницей, как и Марфа Строгова!
И он бессилен им помочь!
Увидит ли он их когда-нибудь?
От этого вопроса, на который он не смел ответить, у него мучительно сжималось сердце.

Среди прочих пленников привели в татарский лагерь и Гарри Блаунта с Альсидом Жоливэ.
Михаил Строгов — их бывший спутник, захваченный вместе с ними на телеграфной станции, знал, что корреспондентов, как и его, держали за той же загородкой, охранявшейся множеством часовых, но вовсе не пытался к ним подойти.
Его мало интересовало, по крайней мере сейчас, что могли они думать о нем после случившегося на почтовой станции в Ишиме.
К тому же он хотел быть сам по себе, чтобы при случае действовать независимо.
Поэтому и держался в стороне.
С того момента, как раненый англичанин упал у его ног, Альсид Жоливэ заботился о нем как мог.
На переходе от Колывани до лагеря, то есть в течение многочасового марша, Гарри Блаунту, опиравшемуся на руку своего соперника, удалось не отстать от колонны пленных.
Вначале он хотел было потребовать к себе, как к английскому подданному, особого отношения, но для варваров, на все отвечавших лишь ударом копья или сабли, подданство не имело никакого значения.
И корреспонденту «Daily Telegraph» пришлось разделить общую судьбу, а свое требование и получение сатисфакции за подобное обращение отложить на потом.
Так или иначе переход этот стоил ему тяжких мучений — он жестоко страдал от раны и без поддержки Альсида Жоливэ, возможно, не дошел бы до лагеря.
Альсид Жоливэ, никогда не изменявший своей практической философии, физически и морально поддерживал своего собрата всеми доступными средствами.
Когда он увидел, что их окончательно упрятали за загородку, его первой заботой было обследовать рану Гарри Блаунта.
Он очень умело стянул с него верхнюю одежду и обнаружил, что плечо было лишь слегка задето картечью.
— Ничего страшного, — объявил он.
— Пустяковая царапина! Две-три перевязки, дорогой собрат, — и раны как не бывало!
— А эти перевязки?… — спросил Гарри Блаунт.
— Я вам их сделаю сам!
— Вы что, немножко врач?
— Все французы немножко врачи!
И в подкрепление своих слов Альсид Жоливэ, разорвав носовой платок, из одного куска надергал корпию, из другого сделал тампоны. Затем набрал воды из колодца, оказавшегося внутри ограды, промыл рану, к великому счастью несерьезную, и весьма искусно наложил на плечо Гарри Блаунта смоченную ткань.

— Я лечу вас водой, — объявил он.— Эта жидкость, помимо прочих свойств, — самое действенное болеутоляющее при лечении ран, к которому в наше время прибегают чаще всего. Чтобы сделать это открытие, медикам потребовалось шесть тысяч лет! Да! Шесть тысяч — если слегка округлить!
— Благодарю вас, господин Жоливэ, — ответил Гарри Блаунт, вытягиваясь на подстилке из сухих листьев, которую его спутник устроил в тени березы.
— Э, не за что! Вы на моем месте поступили бы так же!
— Вот уж не знаю… — с некоторой наивностью ответил Гарри Блаунт.
— А вы шутник, однако! Да ведь все англичане великодушны!
— Оно конечно, но французы?…
— Ну что ж, французы добры, даже глупы, если угодно! Но зато они французы! Однако хватит об этом, и вообще, поверьте мне хоть сейчас, довольно разговоров. Вам совершенно необходимо отдохнуть.
Но Гарри Блаунту молчать вовсе не хотелось.
Если раненому, из предосторожности, и следовало подумать об отдыхе, то корреспонденту «Daily Telegraph» терять собеседника было немыслимо.
— Господин Жоливэ, — спросил он, — как вы думаете, наши последние телеграммы успели пересечь границу России?
— А почему бы нет? — ответил Альсид Жоливэ.
— Уверяю вас, как раз сейчас моя счастливая кузина уже знает, что ей думать насчет драмы Колывани!
— А в каком количестве экземпляров тиражирует эти послания ваша кузина? — спросил Гарри Блаунт, впервые задав этот вопрос в лоб своему собрату.
— Ладно уж! — рассмеялся в ответ Альсид Жоливэ. — Моя кузина — особа весьма скромная и не любит, когда о ней говорят. Она пришла бы в отчаяние, если бы вспугнула сон, в котором вы так нуждаетесь.
— Не хочу я спать, — возразил англичанин.
— А что должна думать ваша кузина о российских делах?

Вымарано:

Они значительно переглянулись.

- …Что покамест они оставляют желать лучшего. Сибирь рассечена надвое мятежом и вторжением тартар. Россия в своих азиатских владениях не располагает достаточными силами, чтобы вытеснить Феофар-хана. Разумеется, из европейской части к Уралу сейчас маршируют полки и дивизии, но расстояния пока оберегают тартар от решающего сражения, в котором дикость уступит место европейскому строю. Увы, русским надо сперва победить свои дороги, перед тем сразиться с врагом, и ещё неизвестно, какой противник причинит больше вреда. Мой дорогой друг, мы помним это по войне в Крыму, когда храбрость защитников Севастополя не была подкреплена помощью из центра России: она просто не успела или оказалась недостаточной.

- Увы, даже блистательному Наполеону не удалось победить русские расстояния! - не преминул ввернуть англичанин, на что его французский визави ответил только добродушным смешком:

- Поэтому в центре Сибири всего лишь два скромных корреспондента, а не La Grande Armеe и не сипаи Эльфинстона!
Обменявшись выпадами в невинной патриотической дуэли, мистер и мсье разговорились без обиняков.

- Феофар-хан и Огарев начали весьма рьяно, и смогли в полной мере использовать фактор внезапности и превосходства в силе. Россия разгромлена в сибирских битвах, но готова вести компанию до конца, невзирая на жертвы - и что этому смогут противопоставить наши тартары? Сколько они продержатся против регулярной армии одной из самых могущественных империй мира? Англия будет равнодушна к бедам своего северного соседа - северного по отношению к жемчужине британской короны?
Гарри Блаунт медлил с ответом, и всё же обстоятельства их разговора вызвали в нём откровенность:

- Разумеется, вице-король в Индии сейчас пристально наблюдает за событиями на севере, а в том случае, если они будут угрожать балансу сил в Азии, готов предпринять всё возможное , чтобы установить мир между Туркестаном и Россией. И если русский орёл не будут ладить с тартарийским грифоном, то британский лев возьмёт на себе все тяготы поддержания спокойствия. Мы же достаточно видели на своём пути, чтобы желать прекращения кровопролития и разорения?

- Да, моя кузина всецело поддержит такие благородные устремления!

- И останется в стороне от попыток вернуть цивилизацию на эти земли?

- Моя скромная кузина не интересуется политикой… разве что желает просветить китайских и японских язычников светом христианских истин… и чтобы благодать католицизма вернула в лоно Святого Престола заблудших схизматиков в русских владениях. Франция уступила Северо-Американским штатам американскую Луизиану, так почему бы не создать новую, азиатскую, Вторую Луизиану Второй империи? Здесь, в Азии? Над пустынной Сибирью и на безлюдных побережьях Тихого океана прольётся свет цивилизации, придут все приметы благоустроенной комфортной жизни. Представляете, друг мой, если я смогу угостить Вас чашечкой кофе и круассаном настоящей парижской выпечки в Томске? Разве мы оба не почувствуем, что исполнили своё предназначение?
Корреспондент «Daily Telegraph» сухо возразил, что по условиям предварительного разграничения Западная Сибирь войдёт в сферу интересов Великобритании, поэтому он сочтёт за честь угостить в Томске своего любезного друга первосортным английским элем; впрочем, он ничуть не возражает против французской кухни, хотя находит её излишне внимательной к ингридиентам, тогда как вся суть питания - в его естественности.
Обоим корреспондемнтам одновременно пришла в голову некая абсурдность ситуации: вступать в жаркую дискуссию о приоритетах национальной кулинарий в тартарском лагере посреди на расстоянии месяцев пути до ближайшего ресторана с европейской кухней.

Окончание вымаранного фрагмента

Добавлено после окончания русской цензуры:

— Что покамест они оставляют желать лучшего. А вообще — о чем речь! Могущества правительству Москвы не занимать, всерьез о нашествии варваров ему беспокоиться нечего, и Сибирь от него не уйдет.
— Чрезмерное тщеславие сгубило не одну великую империю, — возразил Гарри Блаунт, не чуждый известной «английской» ревности касательно русских притязаний в Центральной Азии.
— О! Ни слова о политике! — воскликнул Альсид Жоливэ.— Медицинским факультетом это запрещено! Для ран в плечо нет ничего хуже!.. Разве что это нагонит на вас сон!
— Тогда поговорим о том, что нам предстоит сделать, — сменил тему Гарри Блаунт.
— Господин Жоливэ, я вовсе не намерен оставаться вечным пленником татар.
— Равно как и я, черт побери!
— Не попробовать ли при первой возможности бежать?
— Да, если нет другого средства обрести свободу.
— А вы знаете другое? — спросил Гарри Блаунт, устремив взгляд на своего спутника.
— Разумеется, знаю! Мы не являемся воюющей стороной, мы нейтралы, и мы заявим протест!
— Этому тупице Феофар-хану?
— Нет, ему таких вещей не понять, — ответил Альсид Жоливэ, — но его первому помощнику Ивану Огареву.
— Да ведь он мерзавец!
— Конечно, но этот мерзавец — русский. Он знает, что с правами человека не шутят, и задерживать нас у него нет никакого интереса, даже наоборот. Хотя обращаться к этому господину с просьбой мне не очень улыбается!
— Но этого господина нет в лагере, по крайней мере, я его тут не видел, — заметил Гарри Блаунт.
— Появится. Это уж непременно. Ему нужно соединиться с эмиром. Сибирь теперь разрезана надвое, и, чтобы двинуться на Иркутск, армия Феофар-хана ждет, надо думать, только его.
— А что мы станем делать, получив свободу?
— Получив свободу, мы продолжим нашу кампанию и будем следовать за татарами до тех пор, пока события не позволят нам перейти в противоположный лагерь. Нельзя же, черт возьми, бросать партию! Мы ведь только начинаем. Вам, дорогой собрат, уже повезло получить рану на службе у «Daily Telegraph», тогда как мне пострадать на службе у кузины еще не довелось. Ага, еще немного… Ну, вот и все, — прошептал Альсид Жоливэ, — вот он уже и засыпает!

Окончание фрагмента, добавленого после окончания русской цензуры

Несколько часов сна и несколько компрессов на свежей воде — этого вполне хватит, чтобы поставить на ноги любого англичанина. Эти люди сделаны из листового железа!
И пока Гарри Блаунт отдыхал, Альсид Жоливэ бодрствовал рядышком, достав записную книжку и заполняя ее записями, полный, однако, решимости поделиться ими с собратом, для вящего удовольствия читателей «Daily Telegraph».
Происшедшие события сблизили журналистов.
У них уже не было повода ревновать друг к другу.

Таким вот образом — то, чего больше всего боялся Михаил Строгов, оказалось предметом живейшей заинтересованности обоих журналистов.
Появление Ивана Огарева явно могло пойти им на пользу, ведь как только их признают английским и французским журналистами, их скорее всего отпустят на свободу. Первый заместитель эмира сумеет образумить Феофара, иначе тот непременно обошелся бы с журналистами как с простыми шпионами.
Стало быть, интересы Альсида Жоливэ и Гарри Блаунта оказались противоположны интересам Михаила Строгова.
Тот правильно оценил сложившуюся ситуацию, и это оказалось лишним поводом избегать всякой близости с прежними попутчиками.
И теперь он старался не попадаться им на глаза.
Прошло четыре дня, н все оставалось по-прежнему.
До пленников не доходило никаких известий о снятии татарского лагеря с места.
За ними строго следили.
Невозможно было выйти за оцепление, состоявшее из пехотинцев и конников, которые сторожили их денно и нощно.
Пищи, что они получали, хватало едва-едва.
Дважды в сутки им бросали по куску овечьих потрохов, зажаренных на углях, или несколько порций сыра под названием «крут», изготовляемого из кислого овечьего молока; после того как его вымачивают в кобыльем молоке, оно сквашивается, и получается киргизское блюдо, что обычно зовут «кумысом».
И это все.
Стоит добавить также, что погода наступила отвратительная.
В атмосфере произошли резкие потрясения, приведшие к шквалистым ветрам пополам с дождями.
Несчастные, лишенные какого-либо укрытия, вынуждены были терпеть эту гнилую непогодь под открытым небом, без надежд на смягчение суровых лишений.
Несколько раненых, женщин и детей умерло, и, так как охрана не удостоила их погребения, зарывать трупы пленникам пришлось самим.
Во время этих жестоких испытаний Альсид Жоливэ и Михаил Строгов, каждый со своей стороны, буквально разрывались на части.
Они старались помочь окружающим, чем только могли.

Пострадав меньше других, сохранив здоровье и силы, они держались стойко и своими советами и заботами сумели быть полезными измученным и отчаявшимся людям.
Как долго это могло продолжаться?
Не решил ли Феофар-хан, довольный своими первыми успехами, повременить с походом на Иркутск?
Такая вероятность существовала, однако неожиданно все изменилось.

Событие, которого так желали Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт и так опасался Михаил Строгов, произошло утром 12 августа.
В этот день запели трубы, забили барабаны, загремели залпы.
Над дорогой со стороны Колывани вздымалось огромное облако пыли.
В сопровождении многотысячного войска Иван Огарев входил в татарский лагерь.

Глава II - ПОЗИЦИЯ АЛЬСИДА ЖОЛИВЭ

(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)

Иван Огарев привел эмиру целый армейский корпус.
Эти кавалеристы и пехотинцы составляли часть той колонны, которая захватила Омск.
Так и не овладев верхним городом, где — как все помнят — нашли укрытие губернатор и гарнизон, Иван Огарев решил проследовать дальше, не желая откладывать действий, Целью которых было покорение Восточной Сибири.
В Омске он оставил достаточный гарнизон. А сам во главе своих орд, усиленных по дороге отрядами победителей под Колыванью, прибыл на соединение с армией Феофара.
Солдаты Ивана Огарева остановились у передовых постов лагеря.
Приказа расположиться биваком не последовало — командующий решил, очевидно, не делать остановки, но продолжать путь вперед и в кратчайший срок войти в Томск, очень важный город, самой природой предназначенный стать центром дальнейших операций.
Вместе с солдатами Иван Огарев привел и конвой с российскими и сибирскими пленниками, захваченными в Омске или в Колывани.
Этих несчастных не отвели за ограждение, слишком тесное и для прежних пленников, так что им пришлось остаться возле передовых постов, без крова и почти без пищи.
Какую судьбу уготовил этим людям Феофар-хан?
Собирался ли он поселить их в Томске или частично извести, выбрав какой-нибудь привычный для татарских властителей способ кровавой расплаты?
Свои намерения своенравный эмир хранил в секрете.
По пятам за этим армейским корпусом из Омска и Колывани притащилась и огромная толпа нищих, мародеров, торговцев и цыган, что всегда образует арьергард любой армии на марше.
Весь этот сброд жил за счет захваченных земель, и после него грабить было уже нечего.
Отсюда и необходимость нового броска вперед — хотя бы для того, чтобы обеспечить питанием экспедиционные войска.
Вся местность между Иртышом и Обью, уже полностью разоренная, не могла предложить ровно ничего.
Татары оставляли за собой настоящую пустыню, и пересечь ее стоило бы русским тяжких трудов.
Среди бродяг, что сбежались из западных губерний, находилась и та труппа цыган, которая ехала вместе с Михаилом Строговым до Перми.

Была здесь и Сангарра.
Эта шпионка — дикарка, беззаветно преданная Ивану Огареву, — не оставляла своего господина. Вдвоем они плели свои интриги еще в самой России, в Нижегородской губернии. Перебравшись за Урал, они расстались всего на несколько дней.
Иван Огарев поспешил в Ишим, в то время как Сангарра и ее труппа направились в Омск через южные земли Тобольской губернии.
Легко представить себе, какую помощь оказывала эта женщина Ивану Огареву.
Через своих цыганок она проникала всюду, слушая и передавая ему все услышанное.
Сангарра держала Ивана Огарева в курсе всего, что творилось даже в глубине захваченных провинций.
Это были сотни глаз и ушей, всегда настороже в интересах его дела.
К тому же он щедро оплачивал их шпионские услуги, извлекая из них большую пользу.
Когда-то русский офицер спас Сангарру, пойманную с поличным в очень серьезном деле:

Вымарано:

она пересекала западную границу империи с важным сообщением.

Окончание вымаранного фрагмента

Она не забыла этого и отдалась ему душой и телом.
А Иван Огарев, встав на путь предательства, тотчас сообразил, какую из этой женщины можно извлечь выгоду.
Что бы он ни повелел, Сангарра неукоснительно исполняла.
Какой-то необъяснимый инстинкт, еще более властный, чем чувство признательности, подвиг ее сделаться рабой этого человека, к которому она привязалась с первых месяцев его ссылки в Сибирь.
Став его наперсницей и сообщницей, Сангарра, не имевшая ни родины, ни семьи, с радостью отдала свою бродячую жизнь на службу захватчикам, которых Иван Огарев подбил на завоевание Сибири.
С неистощимой хитростью, свойственной ее расе, сочеталась в ее натуре свирепая энергия, не знавшая ни снисхождения, ни жалости. Это была дикарка, достойная делить вигвам какого-нибудь апачи.
Прибыв в Омск, Сангарра вместе со своими цыганками вновь присоединилась к Ивану Огареву и больше не покидала его. Обстоятельства встречи Михаила и Марфы Строговой были ей известны. Она знала и разделяла опасения Ивана Огарева насчет возможного проезда царского гонца.
Доведись ей иметь дело с Марфой Строговой, Сангарра, с ее изощренностью краснокожей женщины, не остановилась бы ни перед какими пытками — лишь бы вырвать у пленницы нужную тайну.
Но еще не пришел час, когда Иван Огарев собирался заставить старую сибирячку заговорить.
Сангарре пришлось ждать, и она ждала, не спуская глаз с той, за кем незаметно шпионила, подстерегая малейшие жесты, случайные высказывания, следя за ней денно и нощно в надежде услышать, как сорвется с ее уст слово «сын», — однако — увы! — Марфа Строгова оставалась неизменно бесстрастной.

Тем временем с первым звуком фанфар командующий артиллерией и главный конюший эмира в сопровождении блистательного эскорта узбекских конников направились к аванпостам навстречу Ивану Огареву.
Приблизившись на подобающее расстояние, они оказали ему высочайшие почести и пригласили следовать за ними к шатру Феофар-хана.
Иван Огарев, как всегда невозмутимый, холодно ответил на почтительные излияния сановников.
Одет он был очень просто, но при этом, из какого-то бесстыдного молодечества, по- прежнему носил форму русского офицера.
Когда он уже тронул коня, собираясь пересечь лагерное ограждение, к нему, проскользнув меж всадников эскорта, приблизилась Сангарра и замерла в ожидании.
— Ничего нового? — спросил Иван Огарев.
— Ничего.
— Потерпи еще.
— Близок ли час, когда ты заставишь старуху заговорить?
— Близок, Сангарра.
— И когда же старуха заговорит?
— Когда мы будем в Томске.
— А мы там будем?…
— Через три дня.
Большие черные глаза Сангарры ярко сверкнули, и она неспешно удалилась.

Иван Огарев пришпорил коня и в сопровождении своего штаба, состоявшего из офицеров-тартар, направился к шатру эмира.
Феофар-хан ждал своего первого заместителя.
Совет, куда входили хранитель монаршьей печати, ходжа и несколько высоких сановников, занял в шатре свои места.
Иван Огарев спешился, вошел в шатер и оказался перед эмиром.
Феофар-хан был мужчина сорока лет, высокого роста, весьма бледный, со злобным взглядом и свирепым выражением лица.
Черная, завитая борода рядами спускалась ему на грудь.
В своем военном одеянии — кольчуге из золотых и серебряных колец, с перевязью, блиставшей драгоценными каменьями, и с кривыми, как ятаган, сабельными ножнами в оправе из ослепительных бриллиантов, в сапогах с золотыми шпорами и в шлеме с султаном, искрившимся россыпью огней, — Феофар-хан являл взору не столько внушительный, сколько странный вид татарского Сарданапала, безраздельного владыки, который по собственному усмотрению распоряжается жизнью и состоянием своих подданных; чья власть не имеет пределов и кому, в силу особой привилегии, дан в Бухаре титул эмира.
При появлении Ивана Огарева высокие сановники остались сидеть на своих подушках с золотыми гирляндами; однако Феофар-хан, возлежавший на роскошном диване в глубине шатра, где землю скрывал густой ворс бухарского ковра, поднялся навстречу.
Подойдя к Ивану Огареву, эмир запечатлел на его щеке поцелуй, в значении которого невозможно было ошибиться.
Этот поцелуй возвышал первого заместителя до главного лица в совете и временно ставил его над ходжой.
Затем, обращаясь к Ивану Огареву, Феофар произнес:
— Мне не к чему задавать тебе вопросы. Говори, Иван, ты найдешь здесь уши, готовые выслушать тебя.
— Такшир, — отвечал Иван Огарев, — вот что хочу я поведать тебе…
Иван Огарев выражался по-татарски и украшал свои фразы пышными оборотами, отличающими речь жителей Востока.
— Такшир, теперь не время бесполезных слов. То, чего я достиг во главе твоих войск, тебе известно. Рубежи Ишима и Иртыша ныне под нашей властью, и туркменские всадники могут купать своих лошадей в их водах, отныне ставших тартарскими. Киргизские орды поднялись по слову Феофар-хана, так что главная сибирская дорога от Ишима до Томска принадлежит тебе. Теперь ты можешь посылать свои войска как на восток, где солнце всходит, так и на запад, где оно заходит.
— А если я отправлюсь вместе с солнцем? — спросил эмир, слушавший с совершенно бесстрастным лицом.

— Отправиться вместе с солнцем, — ответствовал Иван Огарев, — это значит направиться в сторону Европы, то есть быстро покорить сибирские края от Тобольска до Уральских гор.

Вымарано:

Это означает бросить вызов русским. Сие провозгласит на весь мир отвагу такшира, но опередит волю Аллаха, ибо время вызова ещё не исполнилось.

Окончание вымаранного фрагмента

— А если я двинусь навстречу небесному светилу?
— Двинуться навстречу — значит подчинить тартарскому владычеству вместе с Иркутском еще и богатейшие земли Центральной Азии.

Вымарано:

Великая Тартария будет восстановлена на всём протяжении сибирских рек, от их истоков в знойных пустынях до устьев в морях, покрытых льдом. Под власть такшира вернутся земли идолопоклонников - моголов и тибетцев. Кашгар и Яркенд уже признали главенство Благородной Бухары, а за ними другие земли богдыхана. Такширу предстоит свершить то, на чём споткнулись кони блистательных арабов и слоны могучих падишахов - пронести стяг Пророка до туманных вод Тихого океана. А уж укрепившись там, на востоке, на землях Гога и Магога, можно бросить вызов русскому царю. Владыка Востока против владыки Запада - такова будет битва последних времён, в которой даже турецкий султан будет скромным союзником ташира!

Окончание вымаранного фрагмента

— А как же армии петербургского султана? — спросил Феофар-хан, обозначив этим странным титулом императора России.
— Его тебе нечего бояться — ни на восходе, ни на закате, — ответил Иван Огарев. — Нападение было внезапным, и прежде чем русская армия сможет прийти на помощь, Иркутск или Тобольск уже падут к твоим ногам. Царские войска раздавлены у Колывани, и так они будут раздавлены везде, где твои солдаты вступят в бой с безрассудными солдатами Запада.
— А какую мысль подсказывает тебе твоя преданность тартарскому делу? — помолчав немного, спросил эмир.
— Моя мысль, — живо отозвался Иван Огарев, — идти навстречу солнцу! Отдать травы восточных степей на съедение туркменским коням! Взять Иркутск, столицу восточных владений царя, а вместе с ней — заложника, захват которого стоит целой страны. Пусть, за отсутствием царя, в твои руки попадет Великий князь, его брат.

Вымарано:

Это будет начало падения урсусов. Такшир отрубит половину тела России, в живот её вцепится англичане из Индии, а в морду нанесут удар другие европейские державы. Пока христиане будут в ослеплении терзать друг друга, такширу достаточно укрепиться на Востоке, чтобы основать вечную империю!

Окончание вымаранного фрагмента

В этом заключалась главная цель, которую преследовал Иван Огарев.
Слушая эти речи, можно было подумать, что перед вами один из жестоких потомков Степана Разина, знаменитого разбойника, опустошавшего в XVII веке Южную Россию.

Добавлено после окончания русской цензуры:

Захватить Великого князя и беспощадно с ним расправиться — значило бы полностью удовлетворить свою ненависть!

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

Кроме того, взятие Иркутска вело к незамедлительному переходу под тартарское господство всей Восточной Сибири.
— Так тому и быть, Иван, — ответил Феофар.
— Каковы твои повеления, такшир?
— Уже сегодня наша штаб-квартира будет перенесена в Томск.
Иван Огарев поклонился и, сопровождаемый хуш-беги, удалился — распорядиться о выполнении приказов эмира.

Когда он уже собирался сесть на коня, чтобы вернуться к аванпостам, неподалеку, в той части лагеря, которая была отведена для пленных, поднялась неожиданно какая-то суматоха.
Послышались крики, прогремело два или три выстрела.
Что это — попытка бунта или побега, которую следовало незамедлительно пресечь?
Иван Огарев и хуш-беги сделали несколько шагов вперед, и почти тут же перед ними появились два человека, которых солдатам не удалось удержать.
Хуш-беги, не дожидаясь разъяснений, сделал жест, означавший предание смерти, и головы двух пленников должны были вот-вот скатиться наземь, но Иван Огарев произнес несколько слов, и занесенные сабли замерли.
Русский — он понял, что эти пленники были иностранцы, и приказал подвести их ближе.
Это были Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ.
Как только Иван Огарев прибыл в лагерь, они потребовали, чтобы их к нему провели.
Солдаты отказались.
Отсюда и драка, и попытка побега, выстрелы, которые лишь по счастливой случайности не задели журналистов. Однако — не вмешайся первый заместитель эмира — их казнь была бы неминуема.

Добавлено после окончания русской цензуры:

Какое-то время Иван Огарев разглядывал пленников, которые были ему совершенно незнакомы.
Они, как все помнят, присутствовали при известной сцене на ишимской почтовой станции, когда Иван Огарев ударил Михаила Строгова; однако на этих путников, находившихся в тот момент в общем зале, он тогда никакого внимания не обратил.
Гарри Блаунт и Альсид Жоливэ, напротив, сразу же его узнали, и француз вполголоса произнес:
— Вот те на! Похоже, полковник Огарев и ишимский грубиян — одно и то же лицо!
Затем, на ухо своему спутнику, он добавил:
— Изложите ему наше дело, Блаунт. Вы окажете мне услугу. Этот русский полковник в татарском стане вызывает у меня омерзение, и, хотя благодаря ему голова моя все еще цела, глаза мои, боюсь, с презрением отвернутся, не захотят его лицезреть!
И, сказав это, Альсид Жоливэ изобразил полное, высокомерное безразличие.
Понял ли Иван Огарев, насколько оскорбительной была для него позиция, занятая пленником? Во всяком случае, он никак этого не обнаружил.

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

— Кто вы, господа? — спросил он по-русски и очень холодно, но без привычной для него грубости.
— Корреспонденты из английской и французской газет, — лаконично ответил Гарри Блаунт.
— У вас, конечно, есть бумаги, удостоверяющие личность?
— Вот письма, аккредитующие нас в России при английской и французской государственных канцеляриях.
Иван Огарев взял письма, которые протягивал ему Гарри Блаунт, и внимательно их прочел.
Потом спросил:
— Вы требуете разрешения следить за нашими военными операциями в Сибири?
— Мы требуем свободы, вот и все, — сухо ответил английский корреспондент.

Добавлено после окончания русской цензуры:
— Вы свободны, господа, — объявил Иван Огарев.

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

Вымарано:

- Репутация английской…скажем так, прессы, известна даже в Сибирь, так что относительно Вас, мистер Блаунт, у меня нет вопросов. А Ваш спутник, мсье Жоливэ? Вы можете поручиться, что его деятельность не причинит вреда нашим планам?

- Вы видели мои бумаги, подписанные в Лондоне: со своей стороны, я могу свидетельствать, что такова же цена подписей на бумагах мсье Жоливэ. Только они подписаны в Париже. Кроме того, за него могут поручиться польские легионеры, господин Огарев, чьи знамёна я вижу в колонне: они знают его ещё по Польше.

- Этого достаточно! Вы свободны в выборе пути. Куда Вы намерены следовать далее, господа?

-В Томск, там же будут происходить главные события в ближайшее время?

- Исключительно для корреспондента «Daily Telegraph» могу сообщить, что основные события будут происходить в Иркутске.

Окончание вымаранного фрагмента

И я с интересом почитал бы ваши заметки в «Daily Telegraph».
— Это будет вам стоить, сударь, — сообщил Гарри Блаунт с самым невозмутимым равнодушием, — шесть пенсов номер плюс почтовые расходы.
После чего он повернулся к своему компаньону, который, по всей видимости, полностью одобрил его ответ.

Иван Огарев, не моргнув глазом, сел на коня, занял место в голове своего эскорта и вскоре исчез в облаке пыли.

— Итак, господин Жоливэ, что вы думаете о полковнике Иване Огареве, главнокомандующем татарскими войсками? — спросил Гарри Блаунт.
— Я думаю, дорогой собрат, — с улыбкой ответил Альсид Жоливэ, — что у этого хуш-беги получился очень красивый жест, когда он приказывал отсечь нам головы!

Вымарано:

- Могу сообщить для Вашей милой кузины Мэдлен, что объединённая армия тартар поворачивает на восток, к Иркутску. Так что тартарийский грифон не рискует немедля наброситься на российского орла, а стремится отгородиться в Восточной Сибири, чтобы выдержать долгую войну с империей.

Окончание вымаранного фрагмента

Как бы там ни было и каков бы ни был мотив, побудивший Ивана Огарева проявить к журналистам сдержанность, оба они были теперь свободны и могли посещать театр военных действий по своему усмотрению.
А намерение их состояло как раз в том, чтобы не бросать начатую партию.
Антипатия, которую они некогда испытывали друг к другу, уступила место искренней дружбе. После того как обстоятельства сблизили их, они уже не думали расставаться.
Мелочное соперничество утратило всякий смысл.
Гарри Блаунт уже не мог забыть, чем он обязан своему спутнику, а тот вовсе не хотел об этом вспоминать.
К тому же, облегчая репортерскую деятельность, это сближение должно было обернуться и к пользе читателей.
— А теперь, — спросил Гарри Блаунт, — что нам делать с нашей свободой?
— Злоупотребить ею, черт возьми, — ответил Альсид Жоливэ, — и преспокойно отправиться в Томск — поглядеть, что там происходит.
— До той поры — и, я надеюсь, очень близкой — когда мы сможем присоединиться к какому-нибудь русскому корпусу, не так ли?…
— Как скажете, дорогой Блаунт! Не хотелось бы слишком отатариться! ока что благую роль играют в этой жизни те, кто своим оружием служит цивилизации. Ведь очевидно, что для народов Центральной Азии это нашествие обернулось бы одними потерями без какой-либо пользы, но русские, слава Богу, сумеют его остановить. то лишь вопрос времени!

Между тем прибытие Ивана Огарева, благодаря которому Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт только что обрели свободу, представляло, напротив, серьезную опасность для Михаила Строгова.
Стоило случаю свести царского гонца с Иваном Огаревым, как тот непременно узнал бы в нем путника, с которым грубо обошелся на станции в Ишиме, и, хотя Михаил Строгов не ответил тогда на оскорбление, как поступил бы в любых иных обстоятельствах, это все равно привлекло бы к нему внимание — и очень затруднило бы осуществление его планов.
В этом состояла опасная сторона присутствия Ивана Огарева.
Благоприятным же следствием его приезда был приказ эмира в тот же день сняться с места и перенести штаб-квартиру в Томск.
Это отвечало самому страстному желанию Михаила Строгова.
Его намерение состояло, как известно, в том, чтобы добраться до Томска в общей толпе с другими пленниками, не рискуя попасть в руки лазутчиков, которыми кишели подступы к этому важному городу.
Опасаясь, однако, что Иван Огарев его опознает, он задумался: не стоит ли отказаться от первоначального плана и не попытаться ли по дороге бежать.
По всей вероятности, Михаил Строгов собирался уже остановиться на последнем решении, когда узнал, что Феофар-хан и Иван Огарев во главе нескольких тысяч всадников отправились в город.
«Что ж, подожду, — сказал он себе, — разве что для побега представится совсем уж исключительный случай.
По эту сторону от Томска опасность неудачи слишком велика, зато потом счастливых шансов будет куда больше — ведь за несколько часов я успею миновать даже самые выдвинутые к востоку посты.
Итак, еще три дня терпения — а там, да поможет мне Бог!»

И действительно, под надзором большого отряда татар, пленникам предстояло проделать трехдневный переход через степь.
Ведь от города лагерь отделяло сто пятьдесят верст. Переход нетрудный для ни в чем не нуждавшихся солдат эмира, но мучительный для несчастных, ослабленных лишениями людей.
Не одному трупу суждено было остаться вехой на этом отрезке сибирского тракта!
В два часа пополудни все того же 12 августа в самую жару при безоблачном небе топчи-баши отдал приказ выступать.
Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт, купив лошадей, уже ехали по дороге в Томск, где сама логика событий собирала главных героев этой истории.

Среди пленников, приведенных Иваном Огаревым в татарский лагерь, была одна старая женщина, уже своей молчаливостью отличавшаяся от прочих женщин, разделявших ее судьбу.
Ни одной жалобы не слетело с ее губ.
Она казалась скульптурным изваянием боли.
Эта женщина почти все время пребывала в неподвижности, и стерегли ее строже, чем остальных; она-то и была, о том, видимо, не подозревая и не думая, предметом пристального внимания цыганки Сангарры.
Несмотря на возраст, ее заставляли следовать пешком за конвоем пленных, никак не снисходя к ее страданиям.
И все же, волей Провидения, рядом оказалось смелое и милосердное существо, способное понять ее и поддержать.
Среди ее спутниц по несчастью одна юная девушка, выделявшаяся своей красотой, а невозмутимостью никак не уступавшая старой сибирячке, сочла, по-видимому, своим долгом заботиться о ней.
Меж ними не было произнесено ни слова, но в нужный момент, когда помощь ее могла оказаться полезной, девушка всегда оказывалась рядом со старой женщиной.
Первое время та принимала молчаливое участие незнакомки с некоторым недоверием.
Но понемногу открытый взгляд девушки, ее сдержанность и то таинственное сочувствие, что возникает при общем горе у равно обездоленных судьбой, взяли верх над высокомерной холодностью Марфы Строговой.
И не будучи с нею знакома, Надя — ибо это была она — смогла таким образом отплатить матери за те заботы, которые некогда ее сын проявлял к ней самой.
Неосознанная, инстинктивная доброта внушила девушке вдвойне удачный выбор.
Отдаваясь служению старухе пленнице, Надя обеспечивала своей молодости и красоте покровительство мудрого возраста.
Среди толпы обездоленных и озлобленных страданием людей обе молчаливые женщины, одна из которых казалась бабкой, а вторая внучкой, внушали окружающим почтительное уважение.
После похищения при переправе через Иртыш татарскими разведчиками Надя была отвезена в Омск.

Вымарано:

Наде посчастливилось избежать участи полонянки бухарских сарбазов, посланных в помощь Огареву: стать игрушкой в руках дикарей и быть проданной на невольничьем рынке.
Сам Огарев пресёк превращение русских пленных в рабов, надеясь этой мерой укрепить своё положение в глазах старожилов; к сожалению, ему не удалось вернуть на родину всех рабов.
Что касается Нади, то ей помог счастливый случай: она увидела солдат с бело-красными кокардами и окликнула их по-польски. Легионеры были растроганы видом несчастной девушки и звуком родной речи в её устах. Когда же она отрекомендовала себя дочерью ссыльного, то ротмистр решительно отобрал полонянку у бухарцев и отвёл к пленным, на которых Огарев распространял правила гуманного отношения.
Для Нади это оказалось лучшим выходом, так как она уже не могла вернуться обратно и не могла найти приют в Сибири; плен служил ей защитой, конвой -- охраной. Пленные двигались вместе с корпусом Огарева, легионеры не забывали её, а когда узнали о родстве с доктором Фёдоровым из Риги, лечившим раненных и пленных участников «январского» восстания, то взяли под свою опеку.

Окончание вымаранного фрагмента

Оказавшись в городе пленницей, она разделила участь всех тех, кого колонна Ивана Огарева уже полонила ранее, а значит, и участь Марфы Строговой.
Если бы не сила духа, девушка не выдержала бы двойного удара, который нанесла ей судьба.
Прерванный путь и смерть Михаила Строгова отозвались в ее душе бессилием отчаяния и взрывом возмущения.
После стольких успешных усилий, приближавших ее к отцу, оказаться вдруг отрезанной от него, и, возможно, навсегда, а в довершение всего потерять бесстрашного спутника, словно самим Богом ниспосланного ей, чтобы довести до цели, — она разом лишилась всего.
Образ Михаила Строгова, на ее глазах сраженного копьем и утонувшего в водах Иртыша, не шел у нее из головы.
Неужели такой человек и впрямь мог так просто погибнуть?
Для кого же тогда Бог приберегает свои чудеса, если этот праведник, кого уверенно вела вперед благородная судьба, мог потерпеть в своем стремлении столь нелепый провал?
Порой в ее душе гнев брал верх над горем.
На память приходила обидная стычка в Ишиме, когда ее спутник странным образом стерпел нанесенное оскорбление.
При этом воспоминании кровь вскипала в ее жилах.
«Кто же отомстит за погибшего, который уже не может отомстить за себя сам?» — задавалась она вопросом.
И в сердце своем взывала к Богу:
«Господи, сделай так, чтобы это была я!»
Эх, если бы еще Михаил Строгов успел перед смертью доверить ей свою тайну, если бы, при всей своей женской, даже детской натуре, она могла довести до конца незавершенное дело брата, которого Бог не должен бы ей и дарить, коли собирался тотчас забрать назад!..
Погруженна в эти мысли, Надя — и это можно понять — оставалась словно бесчувственной даже к мучениям плена.

Вот тогда-то случай и свел ее, ничего о том не подозревавшую, с Марфой Строговой.
Откуда девушке было знать, что эта старая женщина, такая же пленница, как и она сама, приходится матерью ее спутнику, который всегда был для нее только купцом Николаем Корпановым?
А с другой стороны — как Марфа могла догадаться, что узы признательности связывают юную незнакомку с ее сыном?
С самого начала Надю поразило в Марфе Строговой какое-то таинственное сходство их натур, проявлявшееся в том, как каждая из них переносит удары судьбы.
И стоическое безразличие старой женщины к материальным лишениям повседневной жизни, и презрение к телесным мучениям — все это Марфа могла черпать только в моральных страданиях, сходных с ее собственными.
Вот что думала Надя, и она не ошибалась.
Именно инстинктивное сочувствие тем горестям, которые Марфа Строгова от всех скрывала, и привлекло к ней Надю на первых порах.
Такое умение переносить горе нашло живой отклик в гордой душе девушки.
Она не стала предлагать Марфе своих услуг, она их оказывала.
Марфе не пришлось ни отклонять их, ни принимать.
В трудные моменты пути девушка оказывалась рядом и своей рукой помогала ей.
В часы раздачи пищи старая женщина не двинулась бы с места, но Надя делилась с ней своей жалкой порцией, и таким вот образом все трудности этой мучительной дороги они переносили вместе.
Благодаря своей юной спутнице Марфа Строгова смогла не отстать от солдат, конвоировавших толпу пленных, и избежала участи многих несчастных, которых привязывали к луке седла и волокли по дороге страданий.
— Бог да вознаградит тебя, доченька, за заботы о моей старости! — сказала как-то Марфа Строгова, и то были первые слова, которые за все это время были произнесены между спутницами.
За эти несколько дней, которые показались им долгими как столетия, старая женщина и молодая девушка должны бы, казалось, завести разговор об их общей участи.
Но Марфа Строгова, из-за вполне понятной осторожности, рассказала, причем очень кратко, лишь о самой себе, ни словом не обмолвившись ни о сыне, ни о роковой встрече с ним лицом к лицу.
Надя тоже очень долго если и не молчала, то, по крайней мере, не произносила праздных слов.
И все же как-то раз, почувствовав перед собою душу простую и возвышенную, не смогла удержаться и, ничего не скрывая, поведала обо всем, что произошло с ней после отъезда из Владимира — вплоть до гибели Николая Корпанова.
И то, что она рассказала о своем молодом спутнике, живо заинтересовало старую сибирячку.
— Николай Корпанов! — повторила она. - Расскажи мне еще об этом Николае! Среди нынешней молодежи я знаю лишь одного человека, для которого такое поведение было бы естественным и меня бы не удивило. Его точно зовут Николай Корпанов? Ты уверена, дочка?
— А зачем бы ему обманывать меня на этот счет? — спросила Надя. — Ведь он со мной во всем был открыт и честен.
Тем не менее, движимая странным предчувствием, Марфа Строгова расспрашивала Надю еще и еще.
— Ты говорила, дочка, что он не знал страха! И ты убедила меня, что он бесстрашен.
— Да, он был бесстрашен! — ответила Надя.
«Так вел бы себя и мой сын», — повторила про себя Марфа Строгова.
И продолжила расспросы:
— Ты еще говорила, что ничто не могло его ни остановить, ни удивить, и даже силу свою он проявлял с такой нежностью, что ты видела в нем столько же сестру, сколько и брата, и что он смотрел за тобой, словно мать?
— Да, да! — согласилась Надя.— Он был для меня всем — и братом, и сестрой, и матерью!
— И львом, чтобы защищать?
— И львом, само собой!
«Это мой сын, мой сын!» — повторяла про себя старая сибирячка.
— И все же он, как ты говоришь, стерпел ужасное оскорбление на станции в Ишиме?
— Да, стерпел, — ответила Надя, потупившись.
— Неужели стерпел? — прошептала, задрожав, Марфа Строгова.
— Матушка! Матушка! — воскликнула Надя. — Не осуждайте его. Тут была какая-то тайна, тайна, в которой один Бог ему судья!
— И что же ты — в тот миг унижения, — продолжала Марфа, подняв голову и поглядев на Надю так, словно хотела проникнуть ей в самую душу, — ты стала этого Николая Корпанова презирать?
— Я не могла его понять, но почувствовала восхищение, — ответила девушка.— Он никогда не казался мне более достойным уважения!
Старая женщина секунду помолчала.
— Он был высокого роста? — спросила она.
— Очень высокого.
— И очень красив, не так ли? Да отвечай же, дочка.
— Да, очень красив, — ответила Надя, заливаясь румянцем.
— Это был мой сын! Говорю тебе — это был мой сын! — воскликнула старая женщина, обнимая Надю.
— Твой сын, — повторила ошеломленная Надя, — твой сын!
— Послушай, дитя мое, — сказала Марфа, — расскажи все до конца! У твоего спутника, друга и покровителя, была мать! Разве он никогда не говорил тебе о своей матери?
— О своей матери? — переспросила Надя.
— Он говорил о своей матери, как и я о моем отце, очень часто, постоянно! Свою мать он обожал!
— Ох, Надя, Надя! Ты только что поведала мне историю моего сына, — сказала старая женщина.
И порывисто добавила:
— А разве, проезжая через Омск, он не должен был повидать ее, свою старую матушку, которую, по твоим словам, так любил?
— Нет, — ответила Надя, — нет, не должен.
— Нет? — вскричала Марфа.— Ты посмела сказать мне «нет»?
— Я сказала «нет», но мне осталось еще добавить, что по каким-то соображениям, — которые были для него превыше всего, но которых я не знаю, — Николай Корпанов вроде как должен был пересечь страну в полнейшей тайне.

Вымарано:

с какой-то целью

Для него это был вопрос жизни и смерти, даже более того — вопрос долга и чести.

Вымарано:

Марфа Строгова поняла о чём идёт речь. Она знала, с людьми какого сорта сводит её жизнь, ещё когда выходила замуж за Петра Строгова.
Триста лет поколения заветников берегли память о согласии Московского и Сибирского царств, данном на пустынных берегах Иртыша. И даже когда русские наместники, склонные к грабежу простых людей, преследовали заветников, чтобы прекратить их заступничество - с русских дыб и виселиц неслись слова древнего завета: Сибирь вольна и открыта всем, в Сибири не бывать рабству, в Сибири править сибирякам вместе с русскими. Триста лет пришлись топорами и бичами палачей по заветникам, уничтожив их почти всех. Немного их осталось, рассеянных по огромной пустынной стране, тем более был ценен голос каждого из них. И голоса одного человека было достаточно, чтобы перевесить на ту или иную сторону судьбу сибирской войны.
Мать в сердце Марфы уступила место сибирячке. Её сын, ребенок, выросший на её глазах, предстал перед ней в своём истинном облике пророка, готового изречь последнюю истину и за которым встанет народ.

Окончание вымаранного фрагмента

— Долга, именно так — настоятельного долга, — согласилась старая сибирячка, — того долга, ради которого жертвуют всем, отказываются от всего — даже от радости зайти и поцеловать — возможно, в последний раз — свою старую мать! Все, чего ты, Надя, не знаешь и чего не знала и я сама, — теперь я это знаю! Благодаря тебе я поняла все! Но, увы, того света, которым ты осветила самый потаенный мрак моего сердца, я не могу тебе вернуть. Тайну моего сына, Надя, раз он сам ее тебе не открыл, я должна сохранить! Прости меня, Надя! За добро, которое ты для меня сделала, я не могу ответить тем же!
— Матушка, я вас ни о чем и не прошу, — ответила Надя.

Добавлено после окончания русской цензуры:

Теперь старой сибирячке стало понятно все — вплоть до необъяснимого по отношению к ней поведения сына на омском постоялом дворе, в присутствии свидетелей их встречи.
Конечно же спутником девушки был Михаил Строгов, и некая секретная миссия, какое-то важное послание, которое надлежало пронести через захваченную врагом страну, вынуждали его скрывать, что он — царский гонец.
«Ах, славный мой мальчик, — подумала Марфа Строгова.— Нет, я не выдам тебя, даже пытками им не вырвать у меня признания, что это тебя я видела в Омске!»

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

Марфа Строгова могла одним словом отблагодарить Надю за ее преданность, сообщив ей, что ее спутник, Николай Корпанов, а точнее — Михаил Строгов, не погиб в водах Иртыша, ведь она встретила его и говорила с ним через несколько дней после этого происшествия!..
Но она сдержалась, замолчала и ограничилась лишь словами ободрения:
— Не теряй надежды, дитя мое! Несчастье не вечно будет преследовать тебя! Ты повидаешь своего отца, я это предчувствую, и, быть может, тот, кто называл тебя сестрой, не погиб! Бог не может допустить, чтобы твой славный спутник погиб!.. Не теряй надежды, дочка! Поступай как я! Траур, который я ношу, еще не траур по моему сыну!

Источники

Михаил Строгов

The post Подлинный “Михаил Строгов”. 5. Часть вторая. Главы I-II appeared first on Тарт-ария.инфо.

Курс “Профессия Python-разработчик” от Skillbox — https://l.skbx.pro/tRubve. Скидка 60% по промокоду "KRAMOLA1" до ...

<p>Глава VI - БРАТ И СЕСТРА (глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде) Михаил Строгов находит предлог, чтобы ещё раз встретиться с незнакомкой и даже проделать с ней путь в Сибирь — в целях конспирации; используя подлинные документы эмиссара царя, он получает разрешение на выезд в Иркутск вместе с «сестрой». Глава VII — [&#8230;]</p>
<p>The post <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info/podlinnyj-mihail-strogov-4-pervaya-chast-glavy-vi-xiv/">Подлинный &#8220;Михаил Строгов&#8221;. 4. Первая часть. Главы VI-XIV</a> appeared first on <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info">Тарт-ария.инфо</a>.</p>

Глава VI - БРАТ И СЕСТРА

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Михаил Строгов находит предлог, чтобы ещё раз встретиться с незнакомкой и даже проделать с ней путь в Сибирь — в целях конспирации; используя подлинные документы эмиссара царя, он получает разрешение на выезд в Иркутск вместе с «сестрой».

Глава VII — ВНИЗ ПО ВОЛГЕ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Описание пути по Волге на пароходе «Кавказ»; пёстрая компания иноземных купцов и русских типов на судне; Михаил Строгов представляется незнакомке Николаем Корпановым, а в ответ узнаёт только её имя — Надя; во время отдыха измученной девушки Михаил Строгов оценивает своих попутчиков, обнаруживает двух корреспондентов, заключающих между собой деловой союз ввиду предстоящего путешествия в Сибирь, а также цыган, встреченных в Нижнем Новгороде, и при этом обсуждающих гонца из Москвы

Глава VIII — ВВЕРХ ПО КАМЕ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

«Кавказ» достигает Казани 18 июля; описание Казани и путей дальше на восток; наблюдение за высаживающимися цыганами укрепляет Михаила Строгова в его подозрениях и заставляет выбрать самый короткий путь на восток; пароход отправляется в Пермь, а Альсид Жолинье успевает сообщить «кузине» слухи, что татары во главе с Феофар-ханом взяли Семипалатинск и двигаются вниз по Иртышу; Надя покидает каюту, принимает предложение отобедать и признаётся, что она дочь ссыльного доктора Василия Фёдорова из Риги, и что после смерти матери пробирается к нему в Иркутск.

Глава IX - В ТАРАНТАСЕ ДЕНЬ И НОЧЬ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

«Кавказ» высаживает пассажиров в Перми; неудобства путешествия частного лица и выбор тарантаса; занимательное общение с ушлым ямщиком и нравы этого типа людей; Михаил Строгов обнаруживает, что несмотря на щедрые чаевые, кто-то опережает его по пути и забирает лучших лошадей.

Глава X - Буря в горах Урала

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Подъём на отроги на Урала в грозу; сноровка и отвага Михаила Строгова избавляют путешественников от гибели в грозу.

Глава XI - ПУТНИКИ, ПОПАВШИЕ В БЕДУ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Двигаясь в бурю на призывы о помощи, Михаил Строгов обнаруживает двоих корреспондентов в кузове телеги, которых оставил ямщик, и приглашает их присоединиться к своему тарантасу;

он представляется вымышленным именем; когда выясняется, что они едут до Омска, ему приходится предложить своё общество; Михаил узнаёт о слухах, согласно которым Иван Огарев, переодетый цыганом, спешит присоединиться к при возвращении к спрятанному тарантасу и Наде, они обнаруживают разъярённого медведя, и Михаил Строгов приканчивает его одним ударом; спутники следуют в Екатеринбург, где сбежавший ямщик корреспондентов требует с них денег за проезд.

Глава XII - ПРОВОКАЦИЯ

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

Описание Екатеринбурга, Тюмени и сибирской степи;

Михаил Строгов и его спутники прилагают все усилия, чтобы обойти в пути на восток движущиеся им наперерез отряды татар; 23 июля в Ишиме незнакомец в офицерской форме с оскорблениями отнимает упряжку у Михаила Строгова, которому приходится изображать роль Николая Корпанова и смириться с этим; корреспонденты покидают их, а Надя Фёдорова догадывается, что ее спутник вынужден не афишировать свои настоящие имя и цель путешествия.

ГЛАВА XIII - ДОЛГ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО

(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)

Надя догадалась, что всеми поступками Михаила Строгова двигал некий тайный мотив, по какой-то неведомой причине Строгов не принадлежал себе, не имел права располагать собой и в силу этих обстоятельств только что героически принес в жертву долгу даже боль смертельного оскорбления.
Однако спрашивать у Михаила Строгова объяснений она не стала.
Разве рука, которую она ему подала, не была уже ответом на все, что он мог ей сказать?
За весь этот вечер Михаил Строгов не произнес ни слова.
Поскольку предоставить ему лошадей станционный смотритель мог лишь на следующее утро, предстояло провести на станции целую ночь.
Надя могла воспользоваться этим, чтобы хоть немного отдохнуть, и для нее приготовили комнату.
Девушка предпочла бы, разумеется, не оставлять своего спутника, но она чувствовала, что ему нужно побыть одному, и собиралась удалиться в отведенную ей комнату.
Уже уходя, она не смогла, однако, удержаться, чтобы не попрощаться с ним.
— Братец… — прошептала она.
Но Михаил Строгов жестом остановил ее.
И, глубоко вздохнув, девушка вышла из зала.
Михаил Строгов не стал ложиться.
Все равно он не смог бы заснуть даже на час.
На том месте, которого коснулся кнут наглого пассажира, щеку саднило словно от ожога.
«За отечество и царя-батюшку!» — прошептал он наконец, заканчивая вечернюю молитву.
Однако теперь он испытывал непреодолимую потребность узнать, кто же был этот ударивший его человек, откуда он ехал, куда направлялся.
Что до его лица, то черты эти настолько четко запечатлелись в памяти, что забыть их опасений не возникало.
И он велел позвать смотрителя станции.
Смотритель, сибиряк старого закала, явился тотчас и, глядя чуть свысока на молодого человека, ждал вопросов.
— Ты из этих краев? — спросил Михаил Строгов.
— Да.
— Тебе знаком человек, забравший моих лошадей?
— Нет.
— И ты никогда прежде не видел его?
— Никогда!
— Кто, по-твоему, это мог быть?
— Господин, который умеет заставить себя слушать!
Взгляд Михаила Строгова кинжалом пронзил сердце сибиряка, но тот даже и глазом не моргнул.
— Ты позволяешь себе судить меня! — вскричал Михаил Строгов.
— Да, — ответил сибиряк, — потому как есть вещи, которые даже простой купец, получив, не может не вернуть!
— Удар кнутом?
— Да, удар кнутом, молодой человек! Я достаточно стар и слаб, чтобы прямо сказать тебе это!
Михаил Строгов подошел к смотрителю, положил ему на плечи свои сильные руки.
И необычайно спокойным голосом произнес:
— Уходи, друг, уходи! А то как бы я тебя не убил!
На этот раз станционный смотритель понял.
— Вот так-то оно лучше, — прошептал он. И вышел, не прибавив ни слова.

На другой день, 24 июля, в восемь часов утра в тарантас была запряжена тройка крепких лошадей.
Михаил Строгов и Надя заняли в нем места, и Ишим, о котором у обоих должно было остаться крайне мрачное воспоминание, вскоре исчез за поворотом дороги.
На станциях, где в этот день пришлось останавливаться, Михаил Строгов смог установить, что почтовая карета ехала перед ним, не сворачивая с иркутской дороги, и что ее пассажир, спешивший через степь, как и он сам, не терял ни минуты.
В четыре часа вечера, еще через семьдесят пять верст, у почтовой станции Абатская пришлось переправляться через реку Ишим, один из главных притоков Иртыша.
Переправа эта оказалась посложнее, чем через Тобол.
Течение Ишима здесь действительно очень сильное.
Во время сибирской зимы степные реки, промерзающие на глубину нескольких футов, не создают никаких помех, и путешественник пересекает их, сам того не замечая, — русла теряются под широкой белой скатертью, однообразно устилающей степь. Зато летом переправа через них сопряжена со значительными трудностями.

Действительно, на переезд через Ишим было потрачено два часа, и это привело Михаила Строгова в отчаяние, тем более что от перевозчиков он узнал о татарском нашествии весьма тревожные новости.
Вот о чем шла речь.
В южных землях Тобольской губернии по обоим берегам нижнего течения Ишима уже сновали лазутчики Феофар-хана.
Под прямой угрозой находился Омск.
Поговаривали о стычке между сибирскими и татарскими войсками на границе с Великой киргизской ордой — стычке не в пользу русских, у которых оказалось там слишком мало сил.

Отсюда — их отступление и, как следствие, всеобщий исход крестьян из губернии.
Рассказывали об ужасных жестокостях, чинимых захватчиками, — грабежах, кражах, поджогах, убийствах.
Таково было татарское понятие о войне.
И при подходе передовых отрядов Феофар-хана население разбегалось в разные стороны.
Так что теперь, когда поселки и деревушки пустели, Михаил Строгов более всего боялся остаться без средств передвижения.
И поэтому очень спешил добраться до Омска.

Вымарано:

Омск не случайно был первой целью путешествия Михаила Строгова и Ивана Огарева.
В Азиатской России он был ключом к Сибири на пути из Средней Азии. Если за первоцарственным Тобольском признавалась легитимность русского господства в Сибири, то Омск воплощал могущество империи.
Олицетворением этой роли стала огромная Омская крепость, способная в годы своего возведения выдержать осаду европейского корпуса или китайской армии: для номадов же она была совершенно неприступна. В Омске сходились две линии русских фортов и пикетов: Ишимская линия шла в широтном направлении от Урала на восток, к Омску, другая, от Омска на юго-восток, вдоль Иртыша к Алтайским горам. Обе линии защищали русскую Сибирь от киргизских Орд и Западного Туркестана. Там жили и служили сибирские казаки, повёрстанные в царское войско, а Омск был их столицей. От того, кто успел бы первым в Омск, зависела судьба южной цитадели Сибири - и самой Азиатской России, потому что второго такого сосредоточения солдат, артиллерии, припасов и фортификации к востоку от Урала больше не было.

окончание вымаранного фрагмента

Быть может, при выезде из этого города ему удастся опередить татарских дозорных, спускавшихся долиной Иртыша, и вновь выбраться на дорогу, свободную до самого Иркутска.
Как раз вблизи мест, где тарантас только что перебрался через реку, заканчивались сооружения, которые у военных известны как «ишимская цепь», — цепь деревянных башен и фортов, протянувшаяся от южной границы Сибири верст на четыреста (427 километров).
В свое время здесь размещались казацкие отряды, и тогда эти башни и форты использовались для защиты края как от киргизов, так и от татар.
Позднее московское правительство сочло, что отношения с ордами налажены. Форты были заброшены и утратили свои боевые качества как раз теперь, когда могли бы оказаться весьма полезными.
От большей части этих укреплений захватчики оставили одни пепелища, и те клубы дыма, что столбом поднимались над южной частью горизонта и на которые перевозчики обратили внимание Михаила Строгова, свидетельствовали о приближении татарских передовых частей.
Как только паром высадил упряжку с тарантасом на правый берег Ишима, лошади вновь бешено понеслись по степной дороге. Было семь часов вечера. Небо обложили густые тучи. Они уже не раз проливались грозовым дождем, пыль прибивало к земле и дорога становилась плотнее.
С момента выезда из Ишима Михаил Строгов не проронил ни слова.
Однако по-прежнему следил, чтобы эта гонка без отдыха и срока не слишком утомляла Надю, хотя та и не жаловалась.
Девушке хотелось, чтобы у лошадей выросли крылья.
Она все отчетливее понимала, что достичь Иркутска ее спутник спешит даже больше, чем она сама, а до цели оставалось еще так много верст!

Вымарано:

Худшие опасения Михаила Строгова получали подтверждение, о чём он не преминул сообщить своей спутнице. Если дымы далеко на юге были содеяны киргизскими шайками, то разорение вдоль тракта было приметой куда худшего - внутренних волнений.
Обитатели деревень предпочли спасаться бегством как от тех, кто поднял мятеж, так и от тех, кто должен был его усмирять.
Что было тому причиной? И кто в нём участвовал?
Ямщики продолжали исполнять свою службу, но они мало что могли сообщить кроме слухов, которые долетали до них обрывками на водопоях или перепряжках. Слухи же имели свойство увеличивать многократно худшие опасения и изыскивать самые фантастические объяснения. Весь опыт Михаила, как сибиряка и как эмиссара царя, был употреблён на отделение зерна от плевел.
За день до приезда Нади и Михаила подняли бунт каторжане, которые скопились в большом числе на тракте ввиду ремонтных работ.
Так началось восстание ссыльных инсургентов из Польши, которые в огромном количестве были направлены в Сибирь после подавление недавнего мятежа. Москва обезопасила себя на западных границах путём истребления и принуждения к бегству сотен тысяч несчастных поляков, но, одновременно с этим, завезла на восточных границы взрывоопасный материал в огромных количествах. Снега Сибири не смирили гордый дух повстанцев, а малейшая надежда на месть разом подняла их во всех каторжных домах. Их волнения поразили глубинные области русской Сибири, до которых бы не дотянулись азиатские набеги.
Они перевязали свою стражу и с их оружием двинулись к Омску. Поляки отобрали косы у крестьян, насадили их на древки и объявили себя косинёрами: в память о польских волонтёрах, которые мужественно сражались против окружающих их империй.
Строгов успел подивиться их решимости, так как раз в Омске их бы встретила регулярная армия, способная легко рассеять такое неорганизованное скопище - как новый слух потряс его до глубины души.
Вдали от Московского тракта поднялась местная Вандея: русские сибиряки, которые считали себя коренными обитателями этого края и, чтобы отделить себя от «расейских», с гордостью именовали себя «старожилами». Они имели множество причин быть недовольными властью Москвы, которая высылала против них несметные стаи чиновников как саранчу на поля - и после них оставался только тлен разорения.
Щадя чувства своей спутницы, Михаил осторожно сообщил Наде о возрастании трудностей. Если он, как решительный и сильный мужчина, привыкший пролагать путь с оружием в руках, мог чувствовать себя в относительной безопасности, то юная девушка могла подвергнуться опасности иного рода. Ещё не поздно было вернуться в Тюмень, а то и в Екатеринбург, чтобы переждать там волнение; Строгов даже решил уговорить Надю принять немного денег от него.
Его речь была напрасной: Надя не хотела и слышать о задержке, а за время пути девушка поверила, что её спутник способен на любые подвиги.
- К тому же, - простодушно прибавила Надя, - я совершенно не опасаюсь поляков. Я с многими была знакома в Риге, а мой отец лечил многих раненных инсургентов. Тогда он в первый раз попал под подозрение, и с большим трудом отговорился тем, что клятва Гиппократа не делит ждущих помощи на мятежников и верноподданных. Дело бы громким, так что для Фёдоровых поляки - друзья.
Строгов сухо заметил в ответ, что, конечно, что в этом споре как сторонник военных законов он бы стал бы сторону раненных и доктора Фёдорова, вот только нравы мятежников за время ссылки, после тягот и унижений, неизбежно испортились, так что от них трудно ожидать шляхетского благородства. Но это не могло переубедить невинную девушку, которая воочию не видела народных волнений, и судила о них по творениям Байрона и Мицкевича.

окончание вымаранного фрагмента

Ей приходила в голову и другая мысль: если Омск захвачен татарами, то матери Николая Корпанова, живущей в этом городе, грозит опасность, и это должно страшно тревожить ее сына. Этим полностью объяснялось нетерпение, с каким он спешил ее увидеть.
Вот почему в какой-то момент Надя сочла нужным поговорить с ним о старой Марфе, об одиночестве, которое ожидало ее среди этих мрачных событий.
— Ты после начала нашествия никаких известий о матери не получал?
— Никаких, Надя. Последнее ее письмо написано два месяца назад, но в нем были добрые вести. Марфа очень сильная женщина, храбрая сибирячка. Несмотря на возраст, полностью сохранила ясность ума и силу духа. Умеет переносить страдания.
— Я непременно навещу ее, братец, — с живостью отозвалась Надя.
— Раз уж ты называешь меня сестрой, значит, Марфе я дочь!
И так как Михаил Строгов не отвечал, добавила:
— А может, твоей матери удалось все же выехать из Омска?
— Такое возможно, — ответил Михаил Строгов, — и я даже надеюсь, что она добралась до Тобольска. Татарский ад она на дух не переносит. Она знает степь, ничего не боится, и я очень желал бы, чтоб она, взяв свой посох, спустилась вниз долиной Иртыша. Во всей провинции нет места, которого бы она не знала. Сколько уж раз она с моим старым отцом прошла весь этот край из конца в конец, и сколько раз, еще ребенком, я сопровождал их в странствиях по сибирской пустыне! Да, Надя, я надеюсь, что матушка успела покинуть Омск!
— И когда ты с нею увидишься?
— Я увижусь с ней… по возвращении.
— Но ведь, если твоя матушка в Омске, у тебя найдется часок — зайти обнять ее?
— Я не зайду обнять ее!
— Ты не повидаешься с ней?
— Нет, Надя!.. — ответил Михаил Строгов и тяжело вздохнул, понимая, что больше не в силах отвечать на вопросы девушки.
— Ты говоришь «нет»! Ах, братец, но если твоя матушка в Омске, то почему ты должен отказываться от свидания с ней?
— Почему, Надя? Ты спрашиваешь, по какой причине? — с такой болью в голосе воскликнул Михаил Строгов, что девушка вздрогнула.

Добавлено после русской цензуры:

— Да по той же самой, что вынудила меня быть терпеливым до трусости в стычке с тем негодяем, который… Он не смог закончить фразу.
— Успокойся, братец, — произнесла Надя своим самым нежным голосом.— Я знаю только одно — скорее не знаю, а догадываюсь! Вероятно, какое-то чувство диктует тебе, как себя вести; и это — чувство долга, еще более святого — если такое возможно, — чем сыновний долг перед матерью!
Надя замолкла и с этого момента стала избегать тем, которые могли иметь отношение к необычному поведению Михаила Строгова.

Окончание фрагмента, добавленного после русской цензуры

Вымарано:

- Почему ты не хочешь встретиться с матерью? Я догадываюсь, что у твоего путешествия есть другая цель, кроме как сопровождать девицу к отцу, но именно опасность должна пробудить в тебе желание повидать родных второй такой возможности судьба может не предоставить?

- Моя мать не выскажет упрёка и не станет останавливать меня. Она знает, какая ответственность лежит на мне, она знала об этом за годы до моего рождения, когда венчалась с отцом. Десятки раз она провожала нас отцом в опаснейшие предприятия, и всегда от её твердого сердца мы слышали только благословения, но не упрёки. Я боюсь самого себя, своей слабости, простительного для человека желания в первую очередь сохранить жизнь самых близких в то время, когда спасать надо всех. Не так давно один человек задал мне схожий вопрос, и тогда я отрапортовал, что человеческие слабости не будут служить препятствием. Когда об этом спрашивает женщина, мне трудно быть твёрдым до конца.

- Ты можешь сказать мне, братец, с чем ты едешь в Сибирь? Прости, я спрашиваю вовсе не то: что я могу знать об этом, чтобы не причинить вреда?

- Только то, Надя, что я враг врагов России и что меня ведут в Иркутск не только торговые дела… Будь что будет, Надя. Ничего, я полагаюсь на Бога.
Помолчав, Надя робко спросила:

- Скажи, братец, если мне будет угрожать опасность - хватит ли у тебя твёрдости продолжать свой путь, забыв о случайной спутнице?
Когда она осмелилась поднять взор и встретить взгляд Михаила, преисполненный душевных терзаний, то ей осталось только вымолвить:

- Клянусь, я никогда не поставлю тебя перед выбором моего спасения и исполнением долга.
Ей пришлось порывисто уйти, потому что она высказала своему спутнику много больше, чем позволяли приличия и её положение случайной попутчицы. И еще потому что поняла, что Михаил, вопреки всему, стал относиться к ней не только как к знакомой.
Когда степной ветер остудил раскрасневшееся милое личико, и она вернулась к переправе, то между Надей и Михаилом ещё долго не было произнесено ни слова.

Окончание вымаранного фрагмента

Тут была некая тайна, которой не следовало касаться.
И Надя больше не касалась ее.

На следующий день, 25 июля, в три часа утра тарантас прибыл на почтовую станцию Тюкалинск, покрыв после переправы через Ишим расстояние в сто двадцать верст.
Лошадей сменили быстро.
Однако впервые ямщик тянул с отъездом, утверждая, что по степи рыщут отряды татар; путешественники, лошади и повозки — лакомая добыча для этих грабителей.
Отлынивание ямщика удалось пресечь лишь ценой серебра: в этом случае, как и во многих других, Строгов не захотел воспользоваться своей подорожной.
О последнем указе, переданном по телеграфу, в сибирских губерниях уже знали, и тот россиянин, для кого делалось специальное исключение, как раз поэтому и мог обратить на себя всеобщее внимание, чего царскому гонцу следовало избегать пуще всего.
Что же до высказанных ямщиком опасений, то, возможно, шутник просто рассчитывал нажиться на нетерпении пассажира. А что, если у него и в самом деле были основания для опасений?
Наконец тарантас тронулся, и ямщик проявил такое усердие, что к трем часам вечера, проделав восемьдесят верст, путники подъезжали к Куладзинску, а затем, еще через час, достигли уже берега Иртыша.
До Омска оставалось не более двадцати верст.
Иртыш — очень широкая река, одна из главных сибирских артерий, несущих свои воды на север Азиатского материка.
Беря начало в горах Алтая, он течет по кривой с юго-востока на северо-запад и впадает в Обь, проделав путь примерно в семь тысяч верст. В это время года, когда вода в реках всего сибирского бассейна прибывает, уровень Иртыша чрезвычайно высок.
А если принять во внимание еще и неистово-бурное течение реки, то переправа через нее представлялась достаточно трудным делом.
Пловец, пусть даже самый опытный, не смог бы ее переплыть, и даже переправа на пароме была сопряжена с определенным риском. Но эти опасности, как и любые другие, даже на миг не могли остановить Михаила Строгова и Надю, решившихся не отступать ни перед чем.

Все же Михаил Строгов предложил своей юной спутнице, чтобы сначала реку пересек он один, погрузившись на паром с тарантасом и лошадьми, так как опасался, как бы из-за этого тяжелого груза паром не потерял устойчивости.
А когда лошади с повозкой оказались бы уже на другом берегу, он вернулся бы за Надей.
Надя не согласилась.
Это означало бы потерять целый час, и она не хотела ради собственной безопасности стать причиной задержки.
Погрузка прошла не без трудностей, так как прибрежные откосы были частично затоплены и паром не удавалось подтянуть достаточно близко к берегу.
Тем не менее после получасовых усилий паромщик разместил на пароме и тарантас, и всех трех лошадей.
Михаил Строгов, Надя и ямщик поднялись следом, и паром отчалил.
Первые минуты все шло гладко. Стремнины Иртыша, выше по течению разбитые длинной береговой косой, образовали противоток, одолеть который не составило большого труда. Двое паромщиков отталкивались длинными баграми, орудуя ими с необыкновенной ловкостью; но по мере того, как паром выходил на открытый простор, речное дно понижалось, и, чтобы упираться в багор плечом, длины его не хватало. Концы багров выступали над водой не более чем на фут, и обращение с ними, стоившее тяжких мук, приносило очень мало пользы.
Михаил Строгов и Надя сидели на корме и, опасаясь задержки, с тревогой следили за действиями паромщиков.
— Поберегись! — закричал один из них своему товарищу.
Крик был вызван тем, что паром вдруг начал стремительно менять направление.
Течение захватило его и быстро потащило вниз по реке.
Речь теперь шла, естественно, о том, чтобы, умело применяя багры, поставить паром наискосок к струе. И паромщики, наваливаясь на концы багров и мелкими толчками подгребая воду под борт, сумели-таки повернуть паром наискось, и он начал медленно приближаться к правому берегу.
Можно было точно высчитать, что берега он достигнет в пяти- шести верстах ниже места погрузки, но это, в конце концов, не имело значения, лишь бы без приключений высадить животных и людей.
Впрочем, оба перевозчика, люди крепкие и вдохновленные к тому же обещанием высокой оплаты, не сомневались в благополучном конце этой трудной переправы.
Но они упустили из виду случайность, которую были бессильны предупредить, и тут уж ни их усердие, ни их ловкость ничего не могли изменить.
Паром, втянутый в стремнину примерно на одинаковом расстоянии от обоих берегов, тащило вниз по течению со скоростью двух верст в час, когда Михаил Строгов, привстав, внимательно посмотрел вверх по реке.
Там он заметил несколько лодок, которые река несла с большой скоростью, так как к течению добавлялись рывки лодочных весел.
И вдруг лицо Строгова исказилось, и из уст вырвался сдавленный крик.
— Что случилось? — спросила девушка.
Но прежде чем Строгов успел ответить, один из паромщиков в панике закричал:
— Татары! Это татары!
Это и в самом деле были лодки с солдатами, быстро спускавшиеся вниз по Иртышу, и через несколько минут они могли настичь паром, слишком тяжело груженный, чтобы от них уйти. В ужасе от происходящего паромщики издали вопль отчаяния и бросили багры.
— Смелее, друзья! — воскликнул Михаил Строгов. — Не падать духом! Получите пятьдесят рублей, если доберемся до правого берега раньше лодок!
Ободренные этими словами, паромщики вновь взялись за багры, удерживая паром под углом к течению, но вскоре стало ясно, что уйти от татар не удастся.
Проплывут ли татары мимо, оставят ли их в покое?
Маловероятно! От этих разбойников можно было ждать чего угодно!
— Не бойся, Надя, — сказал Михаил Строгов, — но будь готова ко всему!
— Я готова, — ответила Надя.
— Даже броситься в реку, как только скажу?
— Как только скажешь.
— Доверься мне, Надя.
— Я тебе верю!
Татарские лодки были уже не более чем в ста футах.
Это был отряд бухарских солдат, направлявшихся разведать путь на Омск.
Парому до берега оставалось два собственных корпуса.
Паромщики подналегли на багры.
Михаил Строгов присоединился к ним, вооружившись багром и действуя им со сверхчеловеческой силой.
Если бы ему удалось выгрузить тарантас и пустить упряжку в галоп, то еще оставался бы какой-то шанс уйти от татар, не имевших лошадей.
Но все усилия были, по-видимому, напрасны!
— Сарынь на кичку! — завопили солдаты из первой лодки.
Михаил Строгов узнал военный клич татарских пиратов, единственным ответом на который было — упасть пластом на живот.
И так как ни паромщики, ни он приказу не подчинились, прогремел залп, и две из лошадей были сражены наповал.
В тот же момент раздался треск… Это лодки уткнулись в середину парома.
— Надя, ко мне! — крикнул Михаил Строгов, готовый выпрыгнуть за борт.
Девушка уже собиралась последовать за ним, когда удар копья сбросил Михаила Строгова в реку.
Течение подхватило его, на какой-то миг над водой показалась его рука — и он исчез.
Надя вскрикнула, но прежде чем она успела броситься следом, ее схватили, стащили с парома и бросили в одну из лодок.
Тут же были заколоты копьями паромщики, паром поплыл по течению, а татары в лодках продолжили свой путь вниз по Иртышу.

ГЛАВА XIV- МАТЬ И СЫН

(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)

Омск — официальная столица Западной Сибири.
Это не самый большой город губернии того же названия, Томск значительнее и по населению, и по величине, но именно в Омске находится генерал-губернатор первой половины Азиатской России.
Омск, собственно, состоит из двух разных городов, в одном из которых — верхнем — размещаются исключительно представители властей и чиновничества, а в другом живут в основном сибирские купцы, хотя торговым его едва ли можно назвать.
Город насчитывает приблизительно 12–13 тысяч жителей.
Его защищают крепостные стены с опорными бастионами, но стены эти сделаны из глины и по-настоящему надежным укреплением служить не могут.
И поэтому татары, хорошо об этом осведомленные, решились взять город приступом, и после нескольких дней осады им это удалось.
Гарнизон Омска, насчитывавший всего две тысячи человек, мужественно сопротивлялся.
Но под напором войск эмира был шаг за шагом вытеснен из нижнего — торгового — города и вынужден укрыться в верхнем.
Здесь генерал-губернатор, его офицеры и солдаты укрепились по-настоящему.
Верхний квартал Омска они превратили в своего рода крепость, пробив в домах и церквах бойницы, надстроив зубцы, и стойко держались в этом самодельном кремле, даже без особых надежд на своевременную помощь.
Откуда ее ждать, если татарские отряды, спускавшиеся по Иртышу, получали каждый день все новые подкрепления, и — что еще важнее — командовал ими офицер, предавший свою страну, но человек заслуженный и известный своей отвагой.\
Это был полковник Иван Огарев.
Иван Огарев, личность столь же страшная, как и тот татарский военачальник, кого он подбивал идти вперед и вперед, был профессиональный военный.
Унаследовав от своей матери, азиатки по происхождению, толику монгольской крови, он любил хитрить, ему нравилось придумывать ловушки и не претили никакие уловки, если надо было выведать секрет или устроить западню.
Коварный по природе, он охотно прибегал к самому низкому притворству, прикидываясь при случае нищим и искусно перенимая любые обличья и повадки.
Сверх того, он был жесток и при нужде мог сделаться палачом.
В его лице Феофар-хан обрел заместителя, достойного представлять хана в этой варварской, дикой войне.
К тому времени, когда Михаил Строгов достиг берегов Иртыша, Иван Огарев уже хозяйничал в Омске и тем настойчивее торопил с захватом верхнего города, чем скорее спешил попасть в Томск, где как раз собралось ядро татарской армии.
Действительно, Томск вот уже несколько дней как был взят Феофар-ханом, и именно отсюда, став хозяевами Центральной Сибири, захватчики должны были двинуться на Иркутск.

Добавлено после русской цензуры:

Иркутск и был настоящей целью Ивана Огарева.
План предателя состоял в том, чтобы под ложным именем добиться приема у Великого князя, снискать его доверие, а затем, в условленный час, сдать город татарам и выдать самого Великого князя.
После захвата такого города и такого заложника вся Азиатская Сибирь должна была пасть к ногам захватчиков.
Между тем, как мы знаем, царю стало известно об этом заговоре, — как раз чтобы расстроить его и было доверено Михаилу Строгову то важное письмо, которое теперь при нем находилось.
Отсюда же и строжайшие предписания молодому гонцу — пройти через захваченную местность инкогнито, не раскрывая себя.
До сих пор ему удавалось неукоснительно выполнять этот наказ, но мог ли он по-прежнему следовать ему и теперь?

Окончание фрагмента, добавленного после русской цезуры

Удар, нанесенный Михаилу Строгову, оказался не смертельным.
Продолжая плыть, не показываясь над водой, он добрался до правого берега, где и упал без сознания в камыши.
Придя в себя, он обнаружил, что лежит в лачуге мужика, который, вероятно, подобрал его и выходил, а значит, ему он обязан тем, что еще жив.
Как долго уже гостит он у этого славного сибиряка?
Этого знать он не мог.
Но когда вновь открыл глаза, то увидел склонившееся над ним доброе бородатое лицо — хозяин участливо смотрел на него. Строгов собирался уже спросить, где он, но мужик опередил его:
— Помолчи, батюшка, помолчи! Очень ты еще слабый. Сейчас я расскажу тебе и где ты, и что приключилось с той поры, как я принес тебя в избу.
И мужик поведал Михаилу Строгову о том, как происходила та стычка, свидетелем которой он оказался, — и о нападении на паром татарских лодок, и о разграблении тарантаса, и о кровавой расправе с паромщиками!

Вымарано:

Мужик всмотрелся в Михаила и осведомился, не сынок ли он Петра Афанасьевича Строгова, и, получив подтверждение, печально вздохнул: Строгова-старшего любили все в округе, и до сих пор скорбели о нём.

Окончание вымаранного фрагмента

Но Михаил Строгов уже не слушал его, — проведя рукой по своему кафтану, он нащупал письмо императора, по-прежнему спрятанное на груди.
И облегченно вздохнул, но успокоиться еще не мог.
— Со мной была девушка! — сказал он.
— Ее они убивать не стали! — ответил мужик, упредив тревогу, сквозившую в глазах гостя.
— Взяли в свою лодку и поплыли по Иртышу дальше! Для них это еще одна пленница в придачу к той толпе, что гонят в Томск!
Михаил Строгов ничего не сказал в ответ.
Приложил руку к груди — унять сердцебиение.
И все же, несмотря на пережитые испытания, душа его была целиком во власти долга.
— Где я? — спросил он.
— На правом берегу Иртыша и всего в пяти верстах от Омска, — ответил мужик.
— От какой же это раны я такой разбитый? Не от пули?
— Нет, от удара копьем по голове, и рана уже зарубцевалась, — сказал мужик.
— Еще несколько дней, батюшка, и ты сможешь снова отправиться в путь. Ты упал в реку, но татары не стали тебя подбирать, обыскивать… Твой кошелек так и лежит у тебя в кармане.
Михаил Строгов пожал мужику руку.
И, вдруг резким усилием выпрямившись, спросил:
— Дружище, а сколько времени я у тебя в избе?
— Три дня.
— Я потерял три дня!
— Эти три дня ты пролежал без сознания!
— Нет ли у тебя лошади? Я бы купил.
— Ты что, ехать хочешь?
— Прямо сейчас.
— Нет у меня, батюшка, ни лошади, ни телеги! Где прошли татары, не остается ничего!
— Что ж, тогда пойду в Омск пешком — лошадь искать…
— Отдохнул бы еще несколько часиков, все легче в путь пускаться!
— Ни часу!
— Ну что ж, ступай, — сказал мужик, поняв, что перебороть решимость гостя — труд напрасный.
— Я сам отведу тебя, в память о твоём батюшке. — добавил он.— К тому же русских в Омске еще изрядно, глядишь — удастся и незамеченным пройти.
— Дружище, — произнес Михаил Строгов, — да вознаградит тебя небо за все, что ты для меня сделал!
— Вознаградит… Наград на земле одни дураки ждут, — отвечал мужик.
Михаил Строгов вышел из избы.
Зашагал было по дороге, но в глазах вдруг так потемнело, что, не поддержи его мужик, он грохнулся бы наземь; однако свежий воздух быстро привел его в чувство.
И тут он как бы вновь пережил тот удар, что в свое время пришелся ему по голове и силу которого, по счастью, смягчила его меховая шапка.
При его могучем здоровье, в чем читатель успел убедиться, он был не тот человек, кого могла бы сразить такая малость.

Перед глазами его стояла одна-единственная цель — далекий Иркутск, до которого предстояло добраться!
Но Омск следовало миновать без задержки.
— Сохрани Бог мою матушку и Надю! — прошептал он.— Я пока еще не имею права думать о них!
Вскоре Михаил Строгов и мужик добрались до торгового квартала в нижнем городе, и, хотя он был занят войсками, они вошли без труда.
Глинобитная крепостная стена была во многих местах разрушена, и в образовавшиеся проломы проникали мародеры, следовавшие за полчищами Феофар-хана.
В самом Омске, на его улицах и площадях толпились татарские солдаты, однако чувствовалось, что чья-то железная рука держит их в узде дисциплины, весьма для них непривычной.
Ходили они не в одиночку, но вооруженными группами, способные противостоять любому нападению.
На большой площади, превращенной в лагерь, охранявшийся множеством часовых, располагались биваком две тысячи татар в полной боевой готовности.
Лошади, привязанные к копьям, но взнузданные, были готовы выступить в любой момент.
Для татарской конницы Омск был не более чем временной стоянкой, которую она торопилась сменить на богатые равнины Восточной Сибири, где куда как пышнее города, плодороднее поля, а стало быть, и добыча богаче.
За торговым городом возвышался верхний квартал, покорить который, несмотря на неоднократные попытки штурма, лихо начатые, но смело отбитые, Ивану Огареву пока не удалось.
Над зубчатыми стенами развевался трехцветный национальный флаг России.
Не без чувства гордости Михаил Строгов и его провожатый в душе склонились перед ним.
Михаил Строгов прекрасно знал город и, следуя за своим провожатым, слишком людных улиц старался все-таки избегать.
Но не из-за боязни, что его узнают.
В этом городе одна лишь старуха мать могла назвать его настоящим именем, но он поклялся не видеться с ней и с ней не увидится.
К тому же — и он желал этого всем сердцем — она, быть может, укрылась в степи, в каком-нибудь безопасном месте.
По счастливой случайности мужик был знаком с одним станционным смотрителем, который, по его словам, не отказался бы за хорошую плату дать напрокат или продать повозку или лошадей.
Единственная трудность — выехать из города, однако проломы в крепостной стене могли облегчить и эту задачу.
Мужик вел своего гостя прямиком на станцию, как вдруг, посреди узкой улочки, Михаил Строгов, резко застопорив, укрылся за выступом стены.
— Что с тобой? — живо спросил мужик, очень удивленный этой стремительностью.
— Тихо, — поспешно бросил в ответ Михаил Строгов, приложив к губам палец.
Со стороны главной площади как раз показался отряд татар, который затем свернул на ту улочку, куда уже успели углубиться Михаил Строгов и его спутник.
Во главе отряда, состоявшего из двух десятков конников, ехал офицер, одетый в очень простой мундир.
Хотя он то и дело бросал по сторонам быстрые взгляды, заметить Михаила Строгова, быстро отпрянувшего в сторону, он не мог.
Отряд двигался по улочке крупной рысью.
Ни офицер, ни его сопровождение не обращали на жителей ровно никакого внимания.
Несчастные едва успевали отскочить в сторону.
Послышался чей-то сдавленный крик, за которым тут же последовали удары копий, и улочка мгновенно опустела.
Когда отряд умчался, Михаил Строгов, обернувшись к мужику, спросил:
— Кто этот офицер?
Лицо его в эту минуту было бледным, как у мертвеца.
— Иван Огарев, — ответил сибиряк хриплым от ненависти голосом.
— Он! — вскричал Михаил Строгов в порыве ярости.
В офицере он узнал пассажира, который ударил его на почтовой станции в Ишиме!
И словно при свете внутреннего озарения ему тут же вспомнился — пусть даже виденный мельком — старый цыган, чьи слова поразили его на рыночной площади в Нижнем Новгороде.
Михаил Строгов не ошибался.
Эти двое были одним и тем же лицом.
Да, именно в одежде цыгана, замешавшись в труппу Сангарры, Иван Огарев смог выбраться из Нижегородской губернии, куда явился, чтобы среди толпы иностранцев, съехавшихся на ярмарку из Центральной Азии, найти себе сообщников и вовлечь их в выполнение своего дьявольского замысла.
Сангарра и ее цыгане, настоящие платные шпионы, были ему полностью преданы. Это он на рыночной площади произнес в ту ночь необычную фразу, смысл которой Михаил Строгов смог понять лишь теперь; это он плыл на борту «Кавказа» с целой ватагой бродяг; это он, по той, другой дороге — от Казани до Ишима, — перевалив через Урал, доехал до Омска, где теперь чувствовал себя властелином.
Иван Огарев прибыл в Омск едва ли три дня назад, и если бы не та мрачная встреча с ним в Ишиме, не происшествие, на три дня задержавшее Строгова на берегах Иртыша, — Михаил Строгов заведомо опередил бы его на пути в Иркутск!
И как знать, скольких несчастий удалось бы избежать в будущем!
В любом случае и более чем когда-либо Михаилу Строгову следовало избегать Ивана Огарева и не попадаться ему на глаза.
А уж когда придет время для встречи лицом к лицу, он сумеет встретиться с ним — будь тот даже властителем всей Сибири!

Вымарано:

Михаил немало удивился бы, если бы увидел того, с кем потом пересёкся путь завоевателя Омска.
Кортеж Огарева домчался до богатого купеческого дома, избранного под штаб покорителя Омска. Конвой спешился во дворе; адьютанты остались в горнице; Огарев один прошёл в спальню.

- Добрый день, мистер Блаунт! - сказал он на хорошем английском языке с неистребимым русским акцентом.

- Можете говорить по-русски, - сухо ответил корреспондент, - я оценил Вашу вежливость, и на этом прекратим ненужные реверансы. Мы оба люди дела, давайте обсудим положение в городе.

- Город взят, мистер Блаунт.

- Кроме крепости, господин Огарев.

- Крупнейшей крепости за Уралом, смею заметить, мистер Блаунт, с мощным гарнизоном и остатками российских войск со всей Западной Сибири. А под моим командованием туземные войска из Туркестана и иррегулярные формирования из крестьян и каторжников. Ваши офицеры добились бы большего?

- Британские офицеры не воюют с такими низшими чинами, им нужны подчинённые, в которых они уверены.

- Поэтому, мистер Блаунт, я буду воевать по-русски, при помощи диких союзников из Туркестана. Кстати, Вас не затруднить именовать меня в дальнейшем полковником? Мой чин в императорской армии был вполне выслужен, а сейчас я занимаю положения командира дивизии.

- Смею скромно заметить, "полковник" Огарев, что участие польских легионеров и помощь из Туркестана в вашей войне обеспечена нашими усилиями.

- Как Вы справедливо отметили, мистер Блаунт, "в нашей войне", которую начали мы, русские...

- Предположим, друг мой. И что же в дальнейших планах этой туземной войны?

- Я оставлю обсервационный отряд для надзора за гарнизоном Омской крепости, впрочем, осаждённые не имеют ни возможности прорваться на соединение царскими властями, ни каким-то образом вредить моим планам. Оставшаяся в крепости пехота сильна за стенами, но беспомощна в степи. Западная Сибирь освобождена, наступила очередь Восточной, куда выдвигается Феофар-хан, а я последую за ним. Я намечаю срок до зимы, чтобы разрушить власть Москвы над Сибирью. Но это только первый раунд в нашем боксе, мистер Блаунт, и, надеюсь, что второго раунда не последует - рефери в виде европейских держав смогут повлиять на царя, чтобы под благовидным предлогом заставить его смириться с ничьёй. Иначе сибирская компания, конечно, затянется на годы, и всё же предсказуемо закончится новым покорением Сибири. А потом разозлённый русский медведь припомнит, кто участвовал в новом Смутном времени, и полезет в Индию, стоптав по пути Бухару. Так что в ваших интересах, мой дорогой Блаунт, всемерно поддерживать наше дело.

- Вам недостаточно гарантий Её Величества?

- Вполне, дорогой друг и верный союзник, иначе бы Вы принимали доклад не от меня и не в захваченном Омске.

Мистер Блаунт пристально вгляделся в Ивана Огарева, пытаясь найти в самоуверенном командире образ старого цыгана из Нижнего Новгорода. Увы, напрасно.

Помолчав, мистер Блаунт продолжил:

- Наши предположения подтвердились: гонец царя с чрезвычайной депешей пересёк границу Московии и находится в Сибири. Его личность нам неизвестна; впрочем, это неважно, куда важнее, какой облик принял этот чрезвычайно опытный и опасный для нас человек. Я полагаю думать о моём бывшем спутнике на Урале, Николае Корпанове, но моей версии противится его спутница: невозможно представить, что в столь важном предприятии русский разведчик обременяет себя барышней. Поскольку мои друзья в Омске до сих пор не оповестили об их прибытии, господин Корпанов снова привлекает наше внимание: каким-то образом он миновал нашу сеть осведомителей, что под силу только профессионалу.

- Меня он не минует! - самоуверенно заявил Огарев.

- Я видел медведя, распоротого одним ударом ножа этого человека, друг мой Огарев: смените-ка свою обычную самоуверенность на тщательное исправление дел! Иначе Вы рискуете разделить участь этого несчастного зверя!

Окончание вымаранного фрагмента

Вдвоем с мужиком-провожатым Михаил Строгов продолжили свой путь через город и добрались до почтовой станции

Выехать среди ночи из Омска через какой-нибудь пролом в крепостной стене трудности не представляло.
А вот купить взамен прежнего тарантаса повозку оказалось делом невозможным.
Их не было ни в продаже, ни в прокате.
Но какая нужда в повозке была у него теперь?
Разве не остался он — увы — один?
Нужна была только лошадь, и, к великому счастью, такую лошадь ему повезло заполучить.
Это было сильное животное, способное вынести длительное напряжение и сослужить Михаилу Строгову, опытному всаднику, добрую службу. За лошадь были заплачены хорошие деньги, и через несколько минут можно было тронуться в путь.
Было четыре часа вечера.
Чтобы воспользоваться проломом в крепостной стене, Михаилу Строгову пришлось дожидаться ночи, и, не желая лишний раз показываться на улицах Омска, он остался на почтовой станции, велев подать себе какой-нибудь еды.
В общем зале набралось много людей. Как и на российских вокзалах, встревоженные жители заходили сюда узнать последние новости.
Кто-то говорил о скором прибытии корпуса русских солдат — только не в Омск, а в Томск, — которому приказано освободить этот город от татар Феофар-хана.
Михаил Строгов внимательно прислушивался к тому, что говорилось, но сам в разговоры не вступал.

Добавлено после окончания русской цензуры:

И вдруг он вздрогнул от крика, который проник ему в душу, а произнесенное слово застыло у него в ушах:
— Сынок!
Перед ним стояла его мать, старая Марфа!
Охваченная трепетом, она улыбалась ему!
Протягивала к нему руки!..
Михаил Строгов поднялся.
И уже хотел броситься к ней…
Но мысль о долге, о серьезной опасности, таившейся для его матери и его самого в этой нежданной встрече, остановила его столь внезапно и властно, что ни один мускул не успел дрогнуть на его лице.
Народу в общем зале собралось человек двадцать.
Среди них могли оказаться шпионы, да и разве в городе не знали, что сын Марфы Строговой нес службу в корпусе царских курьеров?
И Михаил Строгов не двинулся с места.
— Мишенька! — воскликнула его мать.
— Кто вы, добрая женщина? — спросил Михаил Строгов, скорее пробормотав, чем произнеся эти слова.
— Кто я? Ты спрашиваешь, кто я? Дитя мое, разве ты уже не узнаешь свою мать?
— Вы ошиблись!.. — холодно ответил Михаил Строгов.— Случайное сходство ввело вас в заблуждение…
Старая Марфа подошла к нему вплотную и взглянула прямо в глаза:
— Разве ты не сын Петра и Марфы Строговых?
Михаил Строгов отдал бы жизнь за возможность открыто обнять свою мать!.. Но если бы он уступил чувству, все было бы кончено и для него, и для нее, и для той миссии, выполнить которую он поклялся!..
Преодолевая себя, он закрыл глаза, чтобы не видеть невыразимой боли, исказившей дорогое лицо; убрал за спину руки, чтобы не сжать в них дрожащие ладони, искавшие его.
— Я в самом деле не знаю, что вы хотите сказать, добрая женщина, — выговорил он, отступая назад.
— Мишенька! — еще раз воскликнула старуха мать.
— Меня зовут не Миша!Я никогда не был вашим сыном! Я Николай Корпанов, иркутский купец!..
И, резко повернувшись, он покинул общий зал, в последний раз услышав жалобный возглас:
— Сынок! Сынок!
Собрав остатки сил, Михаил Строгов зашагал прочь.

Он не видел, как его старая матушка почти без чувств упала на скамью.
Но в тот момент, когда смотритель станции бросился помочь ей, старая женщина выпрямилась.
Внезапная догадка озарила ее сознание.
Чтобы ее сын не признал ее?
Этого не могло быть!
Но и сама ошибиться, приняв за сына чужого человека, она тоже не могла.
Это конечно же был ее сын, и если он ее не узнал, значит, не захотел, не должен был узнать, стало быть, у него были на это какие-то страшные причины!
И тут она, отринув материнские чувства, сосредоточилась на единственной мысли: «А что, если я, того не желая, погубила его?»
— Я, верно, сошла с ума! — объяснилась она с теми, кто ее спрашивал.— Мои глаза подвели меня! Этот молодой человек мне вовсе не сын! У него другой голос! Забудем об этом! А то он, не дай Бог, будет всюду мерещиться мне!

Окончание фрагмента, добавленного после окончания русской цензуры

Вымарано:

К счастью Михаила Строгова, местные жители не обращали внимание на скромного купца, занявшего место вдали от круга, освещённого казённым канделябром, а прочие приезжие имели слишком много своих забот. Михаил отвечал односложно на все обращённые к нему вопросы, отделываясь незнанием обстановки, а сам с простодушным смирением твердил, что надеется на помощь всемогущего Николы - угодника: мол, он не выдаст раба Божьего с таким же именем на расправу.
Какое-то время его тактика приносила успех, и он всерьёз надеялся дождаться темноты, чтобы ускользнуть от татарских разъездов.
К тому же его задерживало в Омске ещё одно дело. Спасший его мужик должен был вернуться сюда с друзьями Строгова.
На постоялый двор вошли двое обитателей Омска, относительно которых нельзя было с первого взгляда сказать, кем они являются.
С одной стороны, они выглядели как тамошние обыватели шапках, кафтанах и сапогах; с другой стороны, на портупеях были подвешены длинные кинжалы и подсумки с патронами, а за плечами виднелись солдатские ружья. Вдобавок, на шапках красовались самодельные бело-зеленые кокарды.
Они подошли к Михаилу Строгову и обнялись по-дружески. Их связывали годы совместного взросления, до тех пор, пока Михаил не поступил в Омское казачье училище, и потом уехал в столищу - а друзья остались в родном городе.

- Я в Сибири по долгу службы. - сразу же предупредил их Строгов.

- Мы думали, что как только до сына старика Строгова дойдёт весть о нашем восстании, то ты забудешь, что являешься офицером императора, и вспомнишь, что ты сибиряк.

- Я знаю об этом восстании гораздо больше, и поэтому я храню верность царю и присяге. Я всё ещё не могу поверить, что жители Омска встали на сторону иноземного нашествия и бунта ляхов.

- Михаил, ты знаешь лучше нас, что Омск и вся Сибирь давно подверглась русскому нашествию, что мы под чиновничьим игом, по сравнению с которым даже бухарская власть кажется освобождением. Если выпал такой час, что над нашим домом все наши враги сошлись в битве на взаимоуничтожение — значит, надо им воспользоваться в полной мере. Бухарцы уйдут отсюда до зимы, с киргизами нам нечего делить, мы с ними сжились, ляхи не задержатся по пути домой - что тогда достанется нам? Наша вольность. Наша Сибирь.

- Сибирь, в которой будет править Иван Огарев?

- Хотя бы. Он пришел в Сибирь в кандалах, а не явился наживаться от чина. Он как мы, он прошёл каторгу, он тянул солдатскую лямку, делил с простыми людьми глоток воды и кусок хлеба. Иван перестал быть барином и царским слугой. Он давно уже сибиряк, больше чем ты, Михаил. Твои погоны заставили тебя забыть свой народ.
Кому как не Михаилу, сыну Петра Строгова, было знать справедливость упрёков сибиряков к мздоимству и чванству русских чиновников, которые обескровливали этот богатый край поборами и душили всякую самостоятельность? Его отец немало претерпел за свои смелые обличения, свидетельствования против кривды, и обострённое чувство справедливости в полной мере передалось сыну. Даже в рамках сугубого исполнения приказов, капитан Строгов находил время для бескомпромиссной борьбы с чиновниками, что увеличило число его врагов до невероятных размеров - и только репутация кристально честного человека в глазах царя спасала его от опалы.
Михаила Строгова ждали в Омске. Хотя бы не его самого - хотя бы его слова заветника: что надо знать, чтоб на правде стоять.
И сам Михаил не мог миновать Омск, потому что его миссия начиналась отсюда, с рубежа России и Азии, с границы между теми, кто хранил веру с царя, и теми, кто уже разуверился. Успей он хотя бы на три раньше, он смог бы противопоставить зловещему обаянию Ивана Огарева авторитет своего рода и репутацию честного слуги царя, сбить пламя возмущения, собрать колеблющихся вокруг генерал-губернатора.
Душа Строгова пылала, она разрывалась между попрёками своих старых друзей и верностью солдата, между своими возможностями - и досадной случайностью, не давшей исполнить задуманное. Глубокое отчаяние овладело им.

- Я не могу участвовать в распре русских и сибиряков, - твёрдо ответил он. - чтобы не происходило раньше, сейчас для него нет места перед лицом иноземного вторжения.

- Нет, Михаил, бухарец не иноземец, раз он явился под знамёнами Тартарии, под стягом Чёрного Грифона. Он собирает снова воедино всех бывших подданных древней державы. Ты не увидишься с матерью? Марфа будет ради видеть тебя, со дня на день она ожидала тебя в отпуск.

- Увы, нет, в нынешнем Омске российскому офицеру лучше не навлекать беду на своих близких. Передайте ей деньги от меня и обещание завернуть на обратном пути, когда всё успокоится.
Поколебавшись, друзья обнялись на прощание: то, что они оказались в разных армиях, нацеленных друг на друга, не смогло разрушить их детскую дружбу и сибирское сродство.
Михаил осознал, что его прежние надежды на Омск были напрасны. Огарев не только успел захватить город - ему удалось 6Ольшее: овладеть умами его обитателей, и представить свою интригу как исполнение их чаяний.
Михаилу Строгову было к кому обратиться из почтенных горожан, его слово неизменно отозвалось бы в сердцах многих и вернуло бы многих в верность Москве но над ним довлел другой приказ, в исполнение которого он поклялся головой.
Предвиденье царя поразило его: да, судьба Азиатской России решалась не столкновением армий, и не воззваниями лоялистов. Решающий поворот в умонастроениях должен был случиться в Иркутске, где соединились бы воедино державная воля Москвы, реформы Великого князя по переустройству империи и мечты сибиряков о свободе. Только сейчас он понял, к чему вела его судьба, более того - судьба его предков, которым не суждено было дожить до исполнения завета.
Исполнить свой долг, долг офицера и заветника: скрепить своим словом новый договор Руси и Сибири, вернуть из небытия Великую Тартарию.
Ради этого он должен был пожертвовать всем. И не только жизнью.

Окончание вымаранного фрагмента

Добавлено после русской цензуры:

Не прошло и десяти минут, как на почтовой станции появился татарский офицер.
— Марфа Строгова? — спросил он.
— Это я, — ответила старая женщина так спокойно и с таким умиротворенным лицом, что даже очевидцы только что слупившейся встречи ее просто бы не узнали.
— Пошли, — сказал офицер.
Марфа Строгова твердым шагом последовала за офицером и покинула почтовую станцию.
Через некоторое время Марфа Строгова оказалась на биваке посреди большой площади пред Иваном Огаревым, которому уже успели доложить обо всех подробностях случившегося.
Подозревая, что произошло на самом деле, Иван Огарев захотел самолично допросить старую сибирячку.
— Твое имя? — грубо начал он.
— Марфа Строгова.
— У тебя есть сын?
— Да.
— Где он?
— В Москве.
— У тебя нет от него известий?
— Нет.
— С каких пор?
— Уже два месяца. Что сказал тебе сын при встрече? Где он?

Окончание фрагмента, добавленного после русской цензуры

Вымарано:

Марфа смогла честно ответить, что не видела его - а Огареву уже донесли об этом, а разговорами о своих делах сын никогда ей не докучал, и что о его заданиях она не имеет представления.
Злодею осталось только досадовать, что столь важная персона ускользнула из его рук, несмотря на то, что весь путь от Казани до Омска они преодолели почти бок о бок.
Наверное, капитан корпуса царских гонцов вёз с собой чрезвычайно важное послание, составленное царём 6 июля, о котором ему сообщил мистер Блаунт ещё в Нижнем Новгороде, правда, ничего не зная о содержании. Нетрудно было догадаться, что адресатом мог быть только Великий князь, находившийся, по последним донесениям в Иркутске, столице Восточно-Сибирского генерал-губернаторства. Если компания в Западной Сибири была относительно успешна для врагов России, то Сибирь восточная, не затронутая ни вторжением, ни мятежом, могла стать оплотом сопротивления. Знаменем российской власти стал бы Великий князь, который, как все члены правящей династии, не понаслышке знал военное дело. По отзывам, брат царя слыл расторопным и храбрым командиром.
Огарев чувствовал себя хозяином Западной Сибири, объединив вокруг себя все мятежные элементы, и предложив им сообща защищать свою свободу от российского произвола. Феофар - хан был в его замыслах только орудием, на долю которого выпадало быть использованным для удара по российской армии, после чего наивным туземцам надлежало убраться восвояси с добычей. У них не было никакой возможности закрепиться в Сибири без помощи новых властей во главе с Огаревым.
После победы в Омске глава повстанцев обнаружил, что война только начинается, что русский царь успел сделать ответный ход, послав важное сообщение сопротивляющейся русской Сибири. Огарев успел изучить нравы старожилов за время своей каторги: он сумел возбудить в них ненависть к Руси - но он же понимал, что есть верный способ вернуть Сибирь обратно в российское подданство. Для этого достаточно признать Сибирь равновеликой с Россией, создать двуединую империю Европы и Азии. Говоря иначе вернуться к согласию Московского и Сибирского царств трёхсотлетней давности. Тогда бы старожилы достигли своей цели, они бы получили право образовать свою власть над своей страной.
Скорее всего, именно это обещание должен был доставить царский гонец в Восточную Сибирь.
Перехват Михаила Строгова с царским посланием становился первоочередной задачей для Огарева.
И тут внезапно его озарила мысль, которую мог измыслить только его коварный ум: вовлечь в интригу самого Великого князя, использовав его юношеский идеал возрождения легендарного Сибирского царства. Раз брат царя мечтал об этом, и раз сам царь соглашался с унией, и раз нынешняя война вплотную подвела Сибирь к независимости от Руси - значит, не надо мешать исполнению того, что шло само собой. Нужно только убедить Великого князя в неотвратимости отделения Сибири, убедить провозгласить себя сибирским царём, а потом стать его правой рукой под предлогом усмирения мятежного края.
Дерзость бывшего полковника, как видно, делала пешками в его партии коронованных особ вроде бухарского эмира и царя, интересы европейских империй, народов Сибири и Срединной Азии. Что ж, неуёмное честолюбие имело прочное основание в великой хитрости этого человека, не говоря же о силе духа, способной преодолевать любые препятствия и применять во благо себе любые обстоятельства.
В такой игре Михаил и Марфа Строговы превращались в исполнителей воли Огарева: одной предстояло стать приманкой для другого, а самому Михаилу надлежало убедить Великого князя в согласии Москвы на отделение Сибири.
Вот только согласятся ли они безропотно исполнять свои роли?
Беря в заложницы старушку мать и надеясь на сыновье чувство царского гонца, злодей не сомневался в успехе своего предприятия.

Окончание вымаранного фрагмента

Добавлено после русской цензуры:

— А кто же тот молодой человек, которого ты на почтовой станции только что назвала своим сыном?
— Один молодой сибиряк, которого я приняла за него, — ответила Марфа Строгова.— Это уже десятый, кто показался мне сыном — с той поры, как город заполонили иноземцы! Он видится мне повсюду!
— Значит, этот молодой человек был не Михаил Строгов?
— Нет, это был не Михаил Строгов.
— А знаешь, старая, — я ведь могу приказать пытать тебя, пока ты не скажешь мне правду?
— Я сказала правду, и пыткой тут ничего не изменишь. Я не откажусь от своих слов.
— Так этот сибиряк был не Михаил Строгов? — еще раз спросил Иван Огарев.
— Нет! Это был не он, — второй раз повторила Марфа Строгова.— Уж не думаете ли вы, что я просто так откажусь от сына, которого даровал мне Бог?
Иван Огарев злобно посмотрел на старую женщину, которая откровенно не боялась его.
Он не сомневался, что в молодом сибиряке она узнала сына. А значит, если сначала сын отрекся от своей матери, а в свой черед и его мать отреклась от него, то причиной тому могло быть нечто очень серьезное. Теперь у Ивана Огарева не оставалось никаких сомнений, что мнимый Николай Корпанов — это Михаил Строгов, царский гонец, скрывающийся под фальшивым именем и выполняющий задание, о котором крайне важно узнать.

Окончание фрагмента, добавленного русской цензурой

Поэтому он тотчас отдал приказ выслать за Михаилом Строговым погоню.
Потом, обернувшись к Марфе Строговой, сказал: — А эту женщину пусть отправят в Томск.
И пока солдаты грубо оттаскивали ее прочь, злобно процедил сквозь зубы:
— Придет время, и я заставлю тебя говорить, старая ведьма!

Источники

Михаил Строгов

The post Подлинный “Михаил Строгов”. 4. Первая часть. Главы VI-XIV appeared first on Тарт-ария.инфо.

<p>Глава III— МИХАИЛ СТРОГОВ (глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic) Дверь императорского кабинета отворилась, и лакей доложил о приходе генерала Кисова.— А гонец? — живо спросил царь.— Он здесь, государь, — ответил генерал Кисов.— Ты нашел подходящего человека?— Смею надеяться, Ваше Величество.— Он нес дворцовую службу?— Да, [&#8230;]</p>
<p>The post <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info/podlinnyj-mihail-strogov-3-chast-pervaya-glavy-iii-v/">Подлинный &#8220;Михаил Строгов&#8221;. 3. Часть первая. Главы III-V</a> appeared first on <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info">Тарт-ария.инфо</a>.</p>

Глава III— МИХАИЛ СТРОГОВ

(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)

Дверь императорского кабинета отворилась, и лакей доложил о приходе генерала Кисова.
— А гонец? — живо спросил царь.
— Он здесь, государь, — ответил генерал Кисов.
— Ты нашел подходящего человека?
— Смею надеяться, Ваше Величество.
— Он нес дворцовую службу?
— Да, государь.
— Ты его знаешь?
— Знаю лично, он несколько раз успешно выполнял трудные задания.
— За границей?
— В самой Сибири.
— Откуда он?
— Из Омска. Он сибиряк.
— Хватит у него хладнокровия, ума, смелости?
— Да, государь, у него есть все, что нужно, чтобы преуспеть там, где другие, пожалуй, потерпели бы неудачу.
— Возраст?
— Тридцать лет.
— Это сильный человек?
— Государь, он может перенести самый страшный холод, голод, жажду и усталость.
— Он что — из железа?
— Да, государь.
— А сердце?…
— Сердце золотое.
— Его зовут?
— Михаил Строгов.
— Он готов отправиться в путь?
— Он ждет приказа Вашего Величества в зале охраны.
— Пусть он войдет, — сказал царь.

Несколько мгновений спустя в императорский кабинет вошел человек высокого роста, крепкий, плечистый и широкогрудый.
Прекрасные черты его лица выдавали представителя кавказской расы.
Руки и ноги — поистине рычаги, прекрасно отлаженные с расчетом на наилучшее выполнение целенаправленных усилий.
Такого могучего красавца, плотно стоящего на земле, было бы нелегко толкнуть на какой-либо шаг помимо его воли: когда он упирался, то ноги его, казалось, врастали в почву.
Квадратную голову с широким лбом покрывала густая шевелюра, непокорными кудрями выбивавшаяся из-под надетой фуражки.
И если лицо его, обычно бледное, внезапно изменялось, то объяснением могло быть лишь сильное биение сердца: от ускоренного кровообращения сквозь кожу проступала краснота артерий.
Темно-синие глаза с прямым, открытым и твердым взглядом блестели из-под надбровных дуг со слегка напряженными веками — признак незаурядного мужества — «беззлобного мужества героев», как выражаются физиономисты.
Крупный нос с широкими ноздрями выступал над правильно очерченным ртом со слегка припухлыми губами доброго и щедрого существа.
У Михаила Строгова был темперамент человека целеустремленного и скорого на решения, которому не приходится в раздумии грызть ногти, скрести в сомнении за ухом или в нерешительности переминаться с ноги на ногу.
Сдержанный в словах и жестах, он умел застыть в неподвижности, как солдат перед офицером; но когда он шагал, в его походке чувствовалась совершенная непринужденность и поразительная четкость движений, говорившая одновременно о доверчивости и сильной воле. Он был из тех людей, чья рука никогда не упустит возможности «ухватить случайность за волосы», — сравнение несколько натянутое, но меткое.
На Михаиле Строгове был изящный военный мундир, похожий на те, что носят в походе офицеры конных стрелков, — сапоги со шпорами, полуоблегающие панталоны и коричневый полушубок, опушенный мехом и отделанный желтыми галунами.
Михаил Строгов служил в особом корпусе царских гонцов и среди этой военной элиты имел чин офицера.
В его походке, в чертах лица, во всей его личности ярко чувствовался «исполнитель приказов», и царь это понял сразу.
Стало быть, Михаил Строгов обладал одним из наиболее ценных в России качеств, которое, по наблюдениям знаменитого романиста Тургенева, позволяет достичь в Московской империи самого высокого положения.
И действительно, если кто и мог успешно проделать путешествие от Москвы до Иркутска через захваченные врагом земли, преодолеть все препятствия и не устрашиться никаких опасностей, то Михаил Строгов был одним из таких людей.
В высшей степени благоприятствовало успеху еще одно обстоятельство — Михаил Строгов прекрасно знал страну, которую ему предстояло пересечь, и понимал разные ее наречия — ведь ему уже доводилось проходить ее из конца в конец, а главное — он сам был родом из Сибири.

Отец его, старый Петр Строгов, умерший десять лет назад, в свое время поселился в городе Омске, центре Омской губернии, а мать, Марфа Строгова, проживала в нем и по сей день.
Там-то, среди диких Омских и Тобольских степей, и взрастил суровый сибиряк своего сына Михаила, взрастил, как говорят у русских, «в строгости».
По своему истинному призванию Петр Строгов был охотник.
Летом и зимой, будь то в страшную жару или в мороз, доходящий порой до пятидесяти градусов, носился он по затвердевшим равнинам, по лиственничным и березовым чащам и сосновым лесам, ставя капканы, ловя мелкую дичь на мушку, а крупную подстерегая с ножом или вилами.
Крупной дичью был ни много ни мало сибирский медведь — зверь дикий и свирепый, ростом со своих родичей из ледовых морей.
Петр Строгов свалил более тридцати девяти медведей, стало быть, сороковой тоже пал от его руки, — а ведь из русских охотничьих легенд известно, как много охотников, удачливых вплоть до тридцать девятого медведя, на сороковом находили свой конец!
Петр Строгов переступил это роковое число без единой царапины.
И с тех пор его Михаил, которому было всего одиннадцать лет, всегда сопровождал отца на охоту, неся «рогатину», то есть вилы, чтобы в случае чего прийти на помощь родителю, вооруженному лишь ножом.
В четырнадцать лет Михаил Строгов уже собственной рукой убил своего первого медведя, и мало того, — ободрав добычу, дотащил шкуру гигантского зверя до отцовского дома, от которого находился за несколько верст. Все это говорило о необычайной силе мальчика
Такой образ жизни пошел ему на пользу, и к зрелым годам ни жара, ни холод, ни голод, ни жажда и никакая усталость уже не страшили его.
Он стал железным человеком — подобно якуту северных окраин.
Мог сутками оставаться без еды, по восемнадцать часов не спать, а если приходилось, то ночевал среди голой степи, где другие бы непременно замерзли.
Наделенный необычайно тонким чутьем, ведомый инстинктом индейца делавара, когда среди снежной равнины туман застилал горизонт, он даже в высоких широтах, где подолгу стоит полярная ночь, отыскивал верную дорогу, всякий другой неизбежно бы сбился с пути.
Все отцовские секреты были известны ему.
Он научился находить правильную дорогу по признакам, почти незаметным: по отпечаткам упавших сосулек, расположению на дереве мелких сучков, по запахам, доносящимся чуть ли не с края горизонта, по примятой в лесу траве, смутным звукам, носящимся в воздухе, по далекому грохоту, шуму птичьих крыл в туманной мгле — и по тысяче других мелочей, что оказываются лишней вехой для тех, кто умеет их распознать.

Более того, закаленный в снегах, как дамасская сталь в водах Сирии, он имел, по словам генерала Кисова, железное здоровье и — что не менее верно — золотое сердце.
Единственной привязанностью Михаила Строгова была его мать, старая Марфа, которая так и не захотела покинуть прежний дом Строговых в Омске, на берегу Иртыша, где старый охотник и она вместе прожили долгую жизнь.
Всякий раз сын покидал ее с тяжелым сердцем, обещая навестить, как представится случай, и это слово свое он держал свято.
Было решено, что, достигнув двадцати лет, Михаил поступит в личную службу к государю-императору России, в корпус царских гонцов.
Молодой сибиряк с его храбростью, умом, усердием и примерным поведением успел не один раз отличиться — сначала во время путешествия по Кавказу, трудной стране, которую подбили на восстание неугомонные последователи Шамиля, а позднее — выполняя особо важную миссию, когда пришлось дойти до самого Петропавловска, что на Камчатке, у крайних пределов Азиатской России.
В этих длительных путешествиях проявились замечательные свойства его характера: хладнокровие, благоразумие и храбрость, которые заслужили ему благосклонность и покровительство начальников, а стало быть, и быстрое продвижение по службе.
Свои отпуска, справедливо причитавшиеся ему после дальних походов, он неукоснительно посвящал старой матери, — даже если их разделяли тысячи верст и непроезжие зимние дороги.
И впервые случилось так, что, выполняя крайне сложные обязанности на юге империи, Михаил Строгов вот уже целых три года — словно три столетия! — не навещал старой Марфы.
Через несколько дней его ждал очередной отпуск, и он уже закончил все приготовления к отъезду в Омск, как вдруг произошли известные события.
И Михаил Строгов был неожиданно доставлен к царю в полном неведении относительно того, чего ждал от него государь.

Не произнося ни слова, царь ненадолго остановил проницательный взгляд на Строгове, который застыл перед ним в полной неподвижности.
Явно удовлетворенный увиденным, царь вернулся к своему бюро и, указав шефу полиции на стул, негромким голосом продиктовал ему письмо всего в несколько строк.
Когда текст послания был составлен, царь очень внимательно перечитал его и привычным росчерком поставил подпись, предварив свое имя сакраментальной формулой императоров России «Быть по сему», что означает «Так тому и быть».
Затем письмо было вложено в конверт и запечатано штемпелем с императорским гербом.
Поднявшись, царь велел Михаилу Строгову приблизиться.
Михаил Строгов сделал несколько шагов и снова замер, готовый отвечать на вопросы.
Царь еще раз пристально посмотрел ему в лицо — глаза в глаза.
Потом отрывисто спросил:
— Твое имя?
— Михаил Строгов, Ваше Величество.
— Звание?
— Капитан корпуса царских гонцов.
— Ты знаешь Сибирь?
— Я сибиряк.
— Родился?…
— В Омске.
— Есть в Омске родственники?
— Да, государь.
— Кто именно?
— Моя старая мать.
Царь чуть помедлил.

Затем, показывая письмо, которое держал в руке, сказал:
— Вот письмо, которое я вручаю тебе, Михаил Строгов, для передачи в собственные руки Великого князя, и никому кроме него.
— Я передам, государь.
— Великий князь находится в Иркутске.
— Я отправлюсь в Иркутск.

— Но придется пересечь страну, объятую мятежом и полоненную татарами. Татары захотят перехватить это письмо.
— Я пересеку ее.
— Особенно следует остерегаться предателя по имени Иван Огарев, который, возможно, встретится на твоем пути.
— Я буду остерегаться его.
— Ты собираешься ехать через Омск?
— Это мой обычный путь, государь.
— Если ты навестишь свою мать, то рискуешь быть узнанным. Тебе нельзя видеться с матерью!
Михаил Строгов секунду колебался.
— Я не увижусь с нею, — сказал он.
— Поклянись, что ничто не сможет заставить тебя признаться, кто ты и куда направляешься!
— Клянусь.

• - Ты слышал, что диктовал генералу Кисову?

• - Я не должен был это слышать, но мой слух победил в борьбе с первой обязанностью курьера - не знать того, за то рискуешь жизнью. Да, государь!

• - Что ты думаешь о моём послании моему брату? И не вздумай припоминать вторую обязанность курьера - не иметь своего мнения о послании!
  На лице Михаила отобразился порыв ответить, но тут же угас в самодисциплине русского солдата.
  Царь испытующе глядел в упор, ожидая ответа. Помедлив, сказал ободряюще:

• - Капитан, твоё имя известно мне не только по отличным характеристикам от начальства и отчётам многих людей, коим Россия обязано многим. Отправляясь в свою миссию на восток, мой брат неоднократно сетовал, что не мог встретиться с тобой лично и включить в состав своей свиты. Увы, ты был на Кавказе, хотя интересы империи требовали твоего присутствия в Сибири… Я знаю, кто ты, капитан Строгов!

• - Я заветник, Ваше Величество!

• - Да, ты потомок тех людей, в присутствии которых триста лет назад угасающая Великая Тартария передавала Московскому царству права на Азией. И, как свидетель и блюститель этого древнего завета - что ты скажешь о моём обращении к брату, а через него - к Сибири? Клятва твоего рода действительна до сих пор, ведь казак Строг триста лет назад кровью скрепил грамоту и наложил заклятье на всё потомство свидетельствовать о договоре.

• - Только то, государь, что присяга обязывали меня положить жизнь во исполнение приказа Вашего Величества. Сейчас моя совесть требует умереть за каждое слово царского послания!

• - Скажи наконец, заветник, что в этом послании?

• - Новый договор между Россией и Сибирью от имени Вашего Величества. Я свидетельствую о нём. Я должен доставить в Иркутск грозу чиновникам и манну небесную людям, мёртвую воду для скрепления заново единства державы и живую воду для возрождения моей подрайской земли.

• - Да, ты всё правильно понял, договор сей составлен в присутствии последнего из заветников, а ты передашь Великому князю послание от брата, а Сибири - от её отца. В Иркутске мой брат возродит Сибирское царство и станет вице-царём на её востоке, приведёт Иркутск к новой присяге, а ты, последний из рода Строговых, огласишь в последний раз ветхую клятву от Рюриковичей, перед тем, как её заменит новая от нашей династии. Ты помнишь, что было произнесено триста лет назад?

• - Конечно, государь, отец заставил меня выучить её сразу после "Отче наш", я каждый день вспоминаю её после молитвы.
  Строгов начал говорить, и было удивительно услышать, как светский человек в европейской столице сразу же перешёл на звучный язык своих предков, отголоски которого можно услышать только в церквях на богослужении. Царь и генерал застыли, древняя магия слов взяла над ними власть - тех слов, за которыми стояли жизни и дела, которые писались не пером по бумаге, а оружием по сердцам, и которые были предназначены не для развлечения во время завтрака, а воздвигали и рушили империи. Михаил Строгов произносил клятву Москвы точь в точь, с той же интонацией и акцентом, как она звучала во времена возвышения Москвы от крохотного княжества до великой державы: а было это в "прекрасный" для Франции шестнадцатый век.
  Благодаря удалённости от Великороссии и изолированности своего пребывания, русское рассеянное племя на востоке во многом восприняло представления своих предшественников.
  Русские казаки на своём пути встречали остатки тартар, с которыми смешивались, а от них воспринимали предания седой старины о былом могуществе. Поэтому русские сибиряки, которые мало-помалу стали считать себя автохтонами азиатских владений и именовать себя «старожилами», немало гордились своей принадлежностью к Сибирскому царству, как они называли Тартарию по-своему.
  В их воображении не Москва завоевала татарскую Сибирь, но два равноценных царства, Московское и Сибирское, заключили между собою союз, и образовали гордую державу трёх континентов. Предки Михаила Строгова были свидетелями и поручителями этого древнего союза - завета, отчего пользовались почтением со стороны всех тех, кто считал за честь именовать себя сибиряком.
• 
  — Михаил Строгов, — произнес царь, передавая пакет молодому гонцу, — возьми же это письмо, от которого зависит спасение всей Сибири и, возможно, жизнь Великого князя, моего брата.
  — Письмо будет передано его Высочеству Великому князю.
  — Стало быть, ты пройдешь в любом случае?
  — Пройду или буду убит.
  — Мне нужно, чтобы ты остался жив.
  — Я останусь жив и пройду, — ответил Строгов.
  Казалось, царь был удовлетворен простой и спокойной уверенностью, с какой Михаил Строгов отвечал на его вопросы.
  — Ступай же, Михаил Строгов, — произнес он, — ступай ради Господа Бога, ради России, ради моего брата и ради меня!
  Михаил Строгов по-военному отдал честь, тотчас покинул императорский кабинет, а спустя немного и Новый дворец.
  — Мне кажется, у тебя счастливая рука, генерал, — сказал царь.
  — Надеюсь, государь, — ответил генерал Кисов, — Ваше Величество может быть уверено, что Михаил Строгов сделает все, что в силах сделать мужчина.
  — Он и впрямь настоящий мужчина, — заметил царь.

ГЛАВА IV - ОТ МОСКВЫ ДО НИЖНЕГО НОВГОРОДА

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

https://linguabooster.com/ru/ru/book/mikhail-strogov#page-45

Сведения о трудностях пути из Москвы в Сибирь; конспирация Михаила Строгова под купца Николая Корпанова из Иркутска; сложности путешествия неофициального лица; выезд из Москвы 16 июля в простонародной одежде; разговоры в вагоне прочих пассажиров, встревоженных новостями о вторжении тартар;

двое иностранных корреспондентов собирают сведения среди попутчиков; появление юной прекрасной незнакомки в вагоне Михаила Строгова;

авария, в ходе которой девушка проявляет смелость и выдержку.

Глава V— ПОСТАНОВЛЕНИЕ ИЗ ДВУХ ПУНКТОВ

(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)

Нижний Новгород, расположенный при слиянии Волги и Оки, является главным городом губернии с тем же именем.
Именно здесь Михаил Строгов собирался оставить железную дорогу, которая тогда в этом городе и заканчивалась. А значит, чем дальше лежал его путь, тем менее скорыми, а затем и менее надежными становились средства передвижения.
Население Нижнего Новгорода, обычно насчитывающее от тридцати до тридцати пяти тысяч жителей, теперь перевалило за триста тысяч, то есть удесятерилось.
Этим ростом город был обязан знаменитой ярмарке, которая на три недели располагалась в его стенах.
Когда-то подобными наездами торгового люда славился Макарьев, но уже с 1817 года ярмарка переместилась в Нижний Новгород. Обычно сонный и угрюмый, город на это время становился очень оживленным. В азарте торговых сделок братскими чувствами проникались купцы, представлявшие не менее десятка разных европейских и азиатских народов.

Михаил Строгов покинул вокзал в достаточно поздний час, однако множество народа толпилось еще на улицах обоих городов, на которые делит Нижний Новгород течение Волги, причем верхний из них, построенный на уступе скалы, окружен одной из тех крепостей, что в России называют «кремлем». Если бы Михаилу Строгову пришлось сделать в Нижнем Новгороде остановку, то едва ли он смог найти здесь гостиницу или даже сколько-нибудь приличный трактир. Все было переполнено.
Но так как продолжать путь немедленно он все равно не мог — ведь предстояло пересесть на волжский пароход, — следовало побеспокоиться насчет хоть какого-нибудь пристанища.
Однако прежде он решил выяснить точное время отправления и зашел в контору той Компании, чьи пароходы ходили между Нижним Новгородом и Пермью.
Там он, к великому своему разочарованию, узнал, что «Кавказ» — так назывался пароход, отправлялся в Пермь лишь завтра в полдень.
Семнадцать часов ожидания!
Какая досада для человека, который страшно спешит!
Но приходится смириться. Что он и сделал — он не любил терзаться понапрасну.
К тому же в нынешних обстоятельствах никакой экипаж — телега или тарантас, дорожная карета или почтовая одноколка, — равно как и никакая верховая лошадь не смог бы доставить его быстрее, будь то в Пермь или в Казань.
Оставалось дожидаться парохода — средства более скорого, позволявшего наверстать упущенное время.
И вот теперь Михаил Строгов шагал по городу и справлялся, без особого, впрочем, беспокойства, насчет какого-нибудь постоялого двора.
Сам ночлег его не очень заботил, и, если бы не терзавший его голод, он, вероятно, так и прослонялся бы по городу до утра.
Поиски эти имели целью скорее ужин, чем постель.

И вдруг нашлось и то и другое — под вывеской «Город Константинополь».
Трактирщик предложил ему комнату хоть и бедно обставленную, но вполне приличную, где на стенах рядом с образом Божьей Матери висели изображения святых в обрамлении из позолоченной ткани.
Утка с острой начинкой, тонувшая в густой сметане, ячменный хлеб, простокваша, корица в сахарной пудре, кувшин кваса, напитка вроде пива, широко распространенного в России, — все это было подано разом, хотя для утоления голода хватило бы и ужина поскромнее.
Так или иначе, но он поужинал — притом куда плотнее, чем его сосед по столу, «старообрядец» из секты «раскольников», который, блюдя обет воздержания, выбрасывал из тарелки картошку и остерегался класть в чай сахар.
Отужинав, Михаил Строгов не стал подниматься к себе в комнату, а опять, без особых целей, отправился гулять по городу.

Хотя долгие сумерки еще продолжались, толпа уже редела, улицы понемногу пустели, народ расходился по домам.
Почему все-таки Михаил Строгов не отправился сразу спать, как сделал бы на его месте всякий после проведенного в поезде дня?
Может, он думал о юной ливонке, которая несколько часов была его соседкой по купе?
За неимением других дел, он и впрямь думал о ней.
Не боялся ли он, что, затерявшись в этом бурном городе, девушка может подвергнуться оскорблению?
Да, боялся, и имел к тому основания.
Надеялся ли встретить ее и при необходимости оказать ей покровительство?
Нет.
Встреча едва ли возможна.
А покровительство… но по какому праву?
«Одна, — говорил он себе, — совсем одна среди этих кочевников!
А ведь нынешние опасности — просто пустяки по сравнению с тем, что готовит ей будущее!
Сибирь!
Иркутск!
То, что мне предстоит проделать ради России и царя, она собирается сделать ради… Ради кого?
Ради чего?
Да, ей разрешено пересечь границу!
Но ведь земли по ту сторону охвачены восстанием!
По степям шастают татарские тартарские банды!..»
Время от времени Михаил Строгов останавливался и погружался в раздумье.
«Вне всякого сомнения, — размышлял он, — мысль о путешествии пришла ей до нашествия!
Возможно, она и не знает, что происходит!..
Впрочем, едва ли, ведь торговцы в купе при ней беседовали о волнениях, охвативших Сибирь… и она вроде бы ничему не удивлялась… Даже не просила ничего объяснить… Стало быть, она знает и все-таки хочет ехать!..
Бедная девочка!..
Должно быть, у нее очень важные причины!
Но какой бы смелой она ни была — а она бесспорно смелая, — по дороге силы могут оставить ее и, не говоря уже об опасностях и препонах, она просто не вынесет столь утомительного путешествия!..
До Иркутска ей никак не добраться!»
Размышляя, Михаил Строгов шел по-прежнему наугад, однако город он знал прекрасно и найти обратную дорогу для него не составляло труда.
Прошагав так около часу, он присел на скамью, прилепившуюся к стене большого деревянного дома, который возвышался среди множества других на довольно широкой площади.
Он сидел минут пять, как вдруг на плечо ему тяжело опустилась чья-то рука.

— Ты что тут делаешь? — грубым голосом спросил его неизвестно откуда появившийся человек высокого роста.
— Отдыхаю, — ответил Михаил Строгов.
— Ты что, ночевать на этой скамье собрался? — продолжал незнакомец.
— Да, если мне понравится, — произнес Михаил Строгов тоном чуть резковатым для простого торговца, за которого он должен был себя выдавать.
— А ну, подойди-ка — я на тебя погляжу! — сказал незнакомец.
Михаил Строгов, вспомнив, что осторожность — прежде всего, инстинктивно отстранился.
— Нечего на меня глядеть, — ответил он. И, сохраняя хладнокровие, отступил от собеседника шагов на десять.
Потом пригляделся, и ему показалось, что перед ним стоит вроде как цыган, каких немало встречается на ярмарках и столкновение с которыми ничего хорошего не сулит.
Внимательно вглядевшись в сгущавшуюся тьму, он заметил возле дома большую фуру — дом на колесах, обычное жилье бродячих цыган, которых в России полным-полно — повсюду, где можно заработать хотя бы несколько копеек.
Тем временем цыган сделал два-три шага вперед, собираясь, видимо, схватиться с Михаилом Строговым врукопашную, как вдруг дверь дома отворилась.
На пороге показалась едва различимая женская фигура и на весьма грубом наречии, в котором Михаил Строгов распознал смесь монгольского и сибирского русского диалекта, заговорила:
— Небось опять шпиен! Оставь его, пусть себе шпиенит, и иди ужинать. Паплука остынет.
Михаил Строгов не мог сдержать улыбки, услышав, за кого его почитают, — ведь он и сам больше всего опасался шпионов.
Но тут, на том же наречии, хотя с совершенно другим акцентом, цыган произнес:
— Ты права, Сангарра! К тому же завтра нас тут уже все равно не будет!
— Разве завтра? — вполголоса спросила женщина, в тоне которой слышалось удивление.
— Да, Сангарра, — ответил цыган, — завтра. Сам отец-батюшка посылает нас… куда мы и так собирались!
Мужчина и женщина вошли в дом, тщательно притворив за собой дверь.

«Ладно, — подумал Михаил Строгов, — если цыгане разговаривают при мне и хотят, чтоб их не поняли, то я посоветовал бы им выбирать какой-нибудь другой язык!»
Сибиряк, да еще проведший детство в степи, Михаил Строгов, как уже было сказано, знал почти все наречия, на которых говорят от Тартарии до Ледовитого океана.
Однако что касается точного значения тех слов, которыми обменялись цыган и его подруга, — в него Строгов вникать не стал.
Да и что тут могло представлять для него интерес?

Час был уже очень поздний, и Михаил Строгов решил вернуться в трактир — хоть немного отдохнуть.
Уходя, он выбрал путь вдоль Волги, чьи воды заслоняла темная масса бесчисленных судов. По изгибу реки он узнал место, которое только что покинул. Беспорядочное скопище кибиток и палаток находилось как раз на той широкой площади, где каждый год устраивался главный нижегородский рынок. Этим и объяснялось скопление здесь фокусников и цыган, собиравшихся со всех концов света.
Час спустя Михаил Строгов уже забылся беспокойным сном на одной из тех русских кроватей, которые иностранцу кажутся ужасно жесткими, и на следующий день, 17 июля, он проснулся, когда только начинало светать.
Пять часов, которые оставалось провести в Нижнем Новгороде, казались ему вечностью.
Чем еще занять утро, как не отправиться снова, как накануне, бродить по городским улицам.
Если дожидаться завтрака, то после всех сборов и отметки подорожной в полиции как раз подошло бы время отправления.
Но Михаил Строгов был не из тех людей, что просыпают восход солнца. Вскочив с постели, он оделся, старательно уложил письмо с царским гербом на дно кармана в подкладке кафтана и подпоясался кушаком; потом затянул свой дорожный мешок и забросил его за спину.
Покончив со сборами и не желая возвращаться в «Город Константинополь», он расплатился с хозяином и покинул трактир, рассчитывая позавтракать на волжском берегу возле пристани.

Из пущей предосторожности Михаил Строгов отправился сначала в кассу пароходства и убедился, что «Кавказ» отходит точно в назначенный час.
И тут ему впервые пришла в голову мысль, что юная ливонка, коль скоро и ей предстояла дорога на Пермь, тоже могла купить билет на «Кавказ», и тогда он снова оказался бы ее попутчиком.
Верхний город с кремлем, который имел в окружности две версты и очень походил на московский, выглядел теперь совсем заброшенным.
Свою кремлевскую резиденцию оставил даже губернатор.

Это не помешало Михаилу Строгову посетить тайную канцелярию в резиденции, которая продолжала свою работу, невзирая ни на какие перемещения официальных лиц. Настоящие бумаги вымышленного иркутского купца вызвали внимание офицеров в мундирах, расшитых золотом. Увы, они не могли сообщить точных сведений о происходящем в Сибири, кроме тех, что гонец узнал в "Новом дворце".
Русская армия подвергалась неожиданным атакам со всех направлений. Продвижение массы конницы, регулярной пехоты и артиллерии во главе с бухарским эмиром вверх по Иртышу сбивало гарнизоны укреплений Иртышской линии и заставляло отступать на север их к Омску.
Тут же занялось огнём все пограничье от Ишима до Иртыша, через которую повалили шайки киргизов. Они громили казацкие станицы и разоряли деревни на рубеже русских земель.

И насколько вымершим казался верхний город, настолько же оживленным был нижний!
Перейдя Волгу по мосту из судов, который охраняли конные казаки, Михаил Строгов добрался как раз до того места, где накануне вечером наткнулся на цыган.
Нижегородская ярмарка располагалась почти за городом, и с этой ярмаркой не могла бы соперничать даже Лейпцигская.

За Волгой на широкой поляне возвышался временный дворец генерал-губернатора, и, согласно приказу, именно там этот высокий чиновник пребывал все время ярмарки, которая ввиду полной непредсказуемости своего состава требовала постоянного надзора.
Эта поляна была теперь застроена деревянными, симметрично расположенными домиками, меж которых пролегали довольно широкие улицы и аллеи, позволявшие сновать туда-сюда толпам людей.
Скопления таких домиков, различных по размерам и форме, объединялись в особые ряды-кварталы, предназначенные для торговли каким-либо одним товаром — кварталы скобяных изделий и мехов, шерсти и древесины, тканей, сушеной рыбы и прочего.
Высокой фантазией отличался материал, использованный для некоторых домиков, построенных то из чайных кирпичиков, то из вырубок соленого мяса, словом — из образчиков того товара, который его владельцы предлагали покупателям. Весьма своеобразная реклама, хоть и мало похожая на американскую!
К тому часу, когда солнце, вставшее в этот день ранее четырех утра, поднялось уже высоко над горизонтом, на этих улицах среди аллей собралось множество народа. Русские, сибиряки в том числе, немцы, казаки, тюрки с Урала и Алтая, персы, грузины, греки, турки из Оттоманской империи, индусы, китайцы — невероятная мешанина европейцев и азиатов — о чем-то толковали, разглагольствовали, спорили, торговались.
Казалось, на площадь свезли в кучу все, что можно продать или купить. На ярмарочном поле сгрудились носильщики и лошади, верблюды и ослы, лодки и повозки — все и вся, что служит для перевоза товаров.
Меха и драгоценные камни, шелковые ткани и индийский кашемир, турецкие ковры и кавказские кинжалы, ткани из Смирны и Исфахана и тифлисские военные доспехи, караван-чаи и европейская бронза, швейцарские часы и лионские платья из шелка и бархата, английские хлопчатобумажные ткани и оборудование экипажей, овощи-фрукты и руды Урала, малахит и лазурит, благовония и духи, лекарственные растения, лес и деготь, снасти и рога, тыквы и арбузы — в общем, все, что производится в Индии, Китае и Персии, в бассейнах Каспийского и Черного морей, в Америке и в Европе, оказалось собранным в этой точке земного шара.
А вокруг — бесконечная суета, всеобщее возбуждение, шумная толкотня и неумолкающая разноголосица, в которой ничего нельзя разобрать. Простолюдины из местных изощрялись в лихих выражениях, а иноземцы и не думали им в этом уступать.
Были тут и торговцы из Центральной Азии, которые, преодолевая ее бескрайние просторы, уже потратили целый год на доставку товаров и не надеялись вернуться к своим лавчонкам и прилавкам ранее чем еще через год.
В целом о размахе Нижегородской ярмарки можно судить по тому, что общая сумма, на которую здесь заключаются сделки, никогда не бывает ниже ста миллионов рублей.
Площадки между кварталами этого импровизированного города заполонили сборища фокусников, паяцев и акробатов, оглушавших публику воем оркестров и воплями балаганных представлений; кучи бродяг-шарлатанов, спустившихся откуда-то с гор и привлекавших своим гаданием все новых и новых зевак; толпы цыган — так русские зовут потомков древних коптов, исполнявших свои необычайно яркие напевы и ни с чем не сравнимые пляски; труппы актеров ярмарочных театриков, приспосабливавших шекспировские драмы к вкусам зрителей, которые на эти зрелища валили валом.
А далее, по длинным проспектам прогуливали на свободе своих четвероногих эквилибристов вожаки медведей, из зверинцев раздавался хриплый рев животных, взбадриваемых тяжким кнутом или крашеной палочкой укротителя. И наконец, посреди огромной центральной площади, окруженной четверным крутом восторженных dilettanti, хор «Волжских матросов», рассевшись на земле словно на лодочных скамьях, изображал, как налегают на весла гребцы, повинуясь взмахам палочки дирижера — настоящего рулевого этого воображаемого судна!
Какой странный, прекрасный обычай!
Над всей этой толпой взвилась вдруг целая туча птиц, выпущенных из клеток, в которых их сюда принесли. Следуя неукоснительно соблюдавшемуся на Нижегородской ярмарке правилу, за несколько копеек, из милосердия жертвуемых добросердечными людьми, тюремщики открыли своим пленникам дверцы, и те сотнями взмыли в небо, оглашая воздух радостным щебетаньем. Так выглядела поляна, и такой она должна была оставаться на протяжении всех шести недель, пока длилась в Нижнем Новгороде знаменитая ярмарка. После этого бурного времени оглушительная разноголосица стихает словно по волшебству, верхний город вновь принимает свой официальный вид, а нижний — впадает в привычную спячку, и от этого несметного скопления купцов, представляющих все возможные края Европы и Центральной Азии, не остается ни одного продавца, кто хотел бы еще хоть что-нибудь продать, и ни одного покупателя, кто мог бы еще хоть что-нибудь купить.
Здесь уместно добавить, что, по крайней мере, Франция и Англия были на этот раз представлены на ярмарке двумя наиболее выдающимися представителями современной западной цивилизации — господами Гарри Блаунтом и Альсидом Жоливэ. Действительно, оба корреспондента приехали сюда в поисках новых впечатлений для своих читателей и, как могли, использовали те несколько часов, которые все равно пропадали, — ведь оба они тоже собирались продолжать свой путь на «Кавказе». Как раз на ярмарочной площади они и повстречали друг друга, не слишком этому удивившись, поскольку один и тот же инстинкт неизбежно должен был увлечь их на одну и ту же тропу; однако на этот раз они воздержались от бесед, ограничившись достаточно холодным поклоном.
Впрочем, Альсид Жоливэ, оптимист по природе, считал, видимо, что все идет нормально, и так как счастливый случай предоставил ему и стол и кров, то в своей записной книжке он набросал касательно Нижнего Новгорода несколько весьма лестных замечаний.

На настроение Альснда Жоливэ немало повлияло общение по телеграфу со своей кузиной.
Судя по вороху телеграфных депеш, она пребывала в здравии и в хорошем расположении духа, заботливо справлялась о самочувствии своего дорогого кузена и том, готов ли он к продолжению пути дальше, на восток.
Жизнерадостный француз с энтузиазмом воспринял эту идею.

Напротив, Гарри Блаунт, напрасно проблуждав в поисках ужина, оказался вынужден ночевать под открытым небом.
Поэтому он смотрел на вещи с совершенно противоположной точки зрения и вынашивал разгромную статью по поводу города, где владельцы гостиниц отказываются принимать путешественников, а те только и ждут, чтоб с них — «морально и физически» — содрали шкуру!

К счастью мистера Блаунта, он извлёк из записной книжки адрес одного соотечественника, неоднократно до этого посещавшего ярмарку, и поэтому успевшему обзавестись необходимыми знакомствами, а также местом для проживания.
Встреча двух выходцев из туманного Альбиона показалась бы постороннему чопорной и холодной, но по результатам её читатели «Дейли Телеграф» обогатились многими интересными подробностями о происходящем в России — и это была лишь часть информации, основная часть которой уже не была записана в блокнот. Гарри Блаунт также был представлен ареопагу бухарских и хивинских купцов, с которыми имел продолжительную беседу о состоянии торговли и видах на неё в свете последних событий.
После этого мистер Блаунт совершил променад по ночному Нижнему Новгороду. Это предприятие требовало изрядной сноровки, так как улицы не освещались и, по правде говоря, полностью состояли из ям, но для корреспондента респектабельной лондонской газеты это было скорее удачным обстоятельством. Такая же бессонница вывела на улицу старого цыгана, что привело обоих джентльменов к совершенно случайной встрече. Они обменялись несколькими фразами, наверное, о погоде - о чём ещё разговаривать совершенно незнакомым людям - и оба отправились, наконец, на покой.
Кузина Мадлен и газета «Дейли Телеграф», не сговариваясь, порекомендовали мсье Жоливэ и мистеру Блаунту в вояже в Сибирь дальше держаться совместно.

Михаил Строгов шагал, опустив одну руку в карман, а в другой держа свою длинную трубку с чубуком из дикой вишни, и выглядел самым безразличным и терпеливым из людей. Однако по судорожному подергиванию век внимательный наблюдатель легко догадался бы, что он едва сдерживает нетерпение.
Вот уже около двух часов ходил он по улицам города, неизменно возвращаясь на ярмарочную площадь.
Толкаясь среди людских толп, он замечал, что на лицах негоциантов, прибывших из соседних с Азией мест, написано глубокое беспокойство.
Это явно сказывалось на торговых сделках. Фокусники, паяцы и эквилибристы могли по-прежнему громко шуметь возле своих заведений: заведомые бедняки, они никакому коммерческому риску не подвергались, в отличие от торговых людей, — заключая сделки с купцами из стран Центральной Азии, на которые обрушилось татарское нашествие, эти коммерсанты испытывали серьезные колебания.
Внимательный наблюдатель отметил бы еще одно существенное обстоятельство.
В России военный мундир появляется по любому поводу.
Солдаты охотно смешиваются с толпой, а уж в Нижнем Новгороде, особенно во время ярмарки, полицейским обычно помогают отряды казаков: среди трехсоттысячной толпы иностранцев они поддерживают порядок с копьем на плече.
Между тем сегодня военных, в частности казаков, на рынке явно не хватало.
Скорее всего, ввиду возможных неожиданностей, их безотлучно держали в казармах.
Если солдаты на улицах не показывались, то с офицерами дело обстояло иначе.
Со вчерашнего дня от дворца генерал-губернатора по всем направлениям устремились войсковые адъютанты.
Начинались необычные передвижения, которые можно было объяснить лишь серьезностью происходящих событий.
По дорогам провинции как в сторону Владимира, так и в сторону Уральских гор скакало все больше гонцов и посыльных.
Между Москвой и Петербургом шел непрерывный обмен телеграммами. Расположение Нижнего Новгорода вблизи сибирской границы несомненно требовало серьезного соблюдения предосторожностей. Не стоило забывать, что в XIV веке город дважды побывал в руках предков тех татар, которые нынче, по приказу честолюбивого Феофар-хана, двинулись через киргизские степи. Важной персоной, не менее занятой, чем генерал-губернатор, был полицмейстер. Он сам и его подчиненные, озабоченные поддержанием порядка, рассмотрением жалоб, наблюдением за тем, как выполняются предписания, без дела не сидели. Открытые днем и ночью полицейские участки подвергались непрерывной осаде как жителей города, так и иностранцев из Европы и Азии.
Михаил Строгов находился как раз на центральной площади, когда разнесся слух, что начальника полиции только что курьером вызвали во дворец генерал-губернатора.
Вызов этот объясняли получением важной депеши из Москвы. Полицмейстер направился во дворец генерал-губернатора, и тотчас, словно выражая всеобщее предчувствие, распространилась новость, будто готовится важное решение, совершенно выпадающее из круга возможных догадок и привычных представлений. Михаил Строгов прислушивался к этим пересудам, чтобы в случае необходимости воспользоваться ими.
— Ярмарку закрыть собираются! — кричал один.
— Нижегородский полк только что приказ получил — выступать! — подхватил другой.
— Говорят, тартары к Томску подошли!
— А вот и полицмейстер! — послышалось со всех сторон.
Поднявшийся было гомон понемногу улегся, наступила мертвая тишина. Все ждали какого-то важного правительственного сообщения.
Полицмейстер только что вернулся из дворца генерал- губернатора. Сопровождавшие его казаки принялись наводить в толпе порядок, раздавая увесистые тумаки, которые принимались с покорным смирением.
Полицмейстер вышел на середину площади, и все увидели в его руках депешу. Он громко прочел: «ПОСТАНОВЛЕНИЕ НИЖЕГОРОДСКОГО ГУБЕРНАТОРА
1.
Всякому российскому подданному запрещено по какой бы то ни было причине покидать пределы губернии.
2.
Всем иностранцам азиатского происхождения приказано покинуть губернию в двадцать четыре часа».

The post Подлинный “Михаил Строгов”. 3. Часть первая. Главы III-V appeared first on Тарт-ария.инфо.

<p>Предуведомительная записка господина Пьер-Жюля Этцеля, издателя романов знаменитого Жюль Верна: Друг мой!Написав сие обращение к тебе, мой неведомый читатель, я задержал перо в мимолётном раздумии, поскольку не знаю, как к тебе обращаться, берёшь ли ты мои бумаги с приязнью, или с какими-то недобрыми намерениями.Всё-же я льщу себя надеждой, что если ты, друг мой, не испытываешь [&#8230;]</p>
<p>The post <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info/podlinnyj-mihail-strogov-2-zaveshhanie-etcelya-glavy-i-ii/">Подлинный &#8220;Михаил Строгов&#8221;. 2. Завещание Этцеля, главы I-II</a> appeared first on <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info">Тарт-ария.инфо</a>.</p>

Предуведомительная записка господина Пьер-Жюля Этцеля, издателя романов знаменитого Жюль Верна:

Друг мой!
Написав сие обращение к тебе, мой неведомый читатель, я задержал перо в мимолётном раздумии, поскольку не знаю, как к тебе обращаться, берёшь ли ты мои бумаги с приязнью, или с какими-то недобрыми намерениями.
Всё-же я льщу себя надеждой, что если ты, друг мой, не испытываешь ко мне расположения, то по прочтению проникнешься искренностью моих чувств, и, хотя бы из уважения к моему поступку, переменишь своё мнение.
Решение сохранить для потомства черновики романа «Михаил Строгов» далось мне нелегко, встречало много препятствий и вызвало неудовольствие многих людей, чьим благорасположениям я дорожил.
Тем не менее: сокровенные главы перед тобой, мой неведомый читатель, и ты волен судить сам, стоило ли сохранение истины моих душевных терзаний.
Сам я пребываю в ином мире, раз перед тобой эта пачка бумаг, и держу за всё ответ пред иным Судией. На тебя же, друг мой, возлагаю тяжкий крест подлинных знаний о том, что случилось тогда в России, и того, чтобы зашифровано в романе моего визави мсье Верна (по условиям доступа к моим бумагам, он тоже уже должен покинуть наш мир, чтобы не испытывать неудобства от моих намерений).
А также отягощаю выбором того, что надлежит открыть urbi et orbi, или что оставить под спудом до скончания времён…

Мсье Верн, которого я был счастлив был называть своим другом, и, надеюсь, являлся таковым для него, в своём сочинительстве пользовался не только плодами с древа научных знаний, кои превращались в его живом воображении в картины неудержимого расцвета человечества. Был и другой источник его сведений, тайный для всех, кроме круга его близких друзей.
А именно — обрывки сведений о допотопном мире, о его чудесах, превзойдённых человечеством только в наши дни. Метода мсье Верна заключалась в том, что он отыскивал в хрониках исчезнувшего мира достижения, недоступные нам, и пытался разгадать их природу. Он дерзал представить приёмы, с помощью которых современная наука достигала высот былого, а затем, в порыве вдохновения, ему рисовались люди, могущие встать вровень с титанами прошлого.
Девятнадцатый век был поистине судьбоносным. Мы были свидетелями и, льщу себя надеждой — со-творцами прогресса, вдохновляя читателей на научные свершения, на их воплощение в жизнь ради блага человечества. Вплетение нескольких нитей допотопных чудес в роскошный гобелен расцвета нашей цивилизации ничуть не умаляет подвиг естествоиспытателей и инженеров, но отдаёт долг благодарности нашим безвестным предшественникам на планете. Мы смогли заново взойти на их высоты, и, более того, взять следующие, более величественные. Поэтому мы можем сейчас воздать должное тем, кто вдохновил нас на взлёт нынешней цивилизации.
Европейская наука началась с чувства зависти перед руинами допотопных царств, со стремления обрести такую же полноту могущества.
Когда сэр Френсис Бекон получил достоверные свидетельства о Бенсалеме и богатствах Дома Саломона, а также о мудром устройстве утопической жизни, то в меру своего понимания реорганизовал схоластику в опытную науку. Невероятные слухи подпитывали стремление европейцев познать тайны своих учителей. Не счесть имён тех, кто разбирал руины и увлекался гробокопательством, терял остатки разума перед иероглифами, вникал в путанную вязь ветхих текстов, просеивая таким образом тонны пустой породы ради драгоценных крупиц истинных знаний.
Герои мсье Верна происходят как раз из ордена таких ревнителей перевода тайных знаний на язык наших дней. Когда архив мсье Верна будет доступен взору его потомков, то его будущие почитатели смогут обнаружить многие предпосылки его идей в истлевших свидетельствах о загадочном мире наших предшественников.
Летающие корабли и подводные скафы, выход за пределы земной атмосферы и походы на плавучих городах, возрождённые утопии — обрывки сведений от этом ревновали нас к доказательству, что и мы, люди иного поколения, способны творить не хуже предшественников.

Иной раз экскурсы в прошлое носили не столь безобидный характер — в том случае, если они касались проявления более явных следов былого, а также вторжения оного в современность.

Старинная Тартария проявила неожиданный энтузиазм для своего почтенного возраста, когда дерзнула оспорить своё пребывание в Российской империи. Смутные известия об этом всколыхнули Европу, и мсье Верн решил рассказать об этом поучительном случае сопротивления косности победному маршу цивилизации.
Предыстория публикации романа-фельетона никогда не презентовалась широкой публике, отчасти из-за манеры сочинительства мсье Верна, отчасти же — из-за рано возникших подозрений, что положенные в его основания сведения могут вызвать неудовольствие наших русских друзей.
Ибо мсье Верн в описание событий на востоке России основывался на воспоминаниях двух участников их. Один оставил после своей смерти на чужбине рукопись о деятелях и скрытых пружинах истории вторжения тартар, другой, не менее активно участвовавший в них, снабдил автора сведениями исторического, географического и политического характеров, предпочтя из природной скромности умолчать о своей деятельности. Догадливый читатель романа сам обнаружит их среди персонажей, но более распространяться на эту тему я не намерен, чтобы не причинять урон интересам милой Франции.
Письменный и устный мемуары во многом противоречили официальным реляциям Санкт-Петербурга об окончательном умиротворении Тартарии. Российские публикации, в силу удалённости места событий от центров общественного мнения и молчанию выживших участников, приобрели вес истины для всего остального мира. В случае появления романа с иной трактовкой событий, наши русские друзья оказывались бы в щекотливом положении, что было бы нежелательно с политической точки зрения.
Поэтому ряд общих друзей, к мнению которых невозможно было не прислушаться, настойчиво рекомендовали выслушать рекомендации с русской стороны, могущее заранее сгладить невольное взаимонепонимание.

Ценную помощь оказал русский писатель Иван Тургенев, чей изысканный вкус, репутация и отменная честность не могли подвергаться сомнению. Благодаря ему в рукопись были внесены ценные поправки, касаемые российского и сибирского антуража. Кроме того, корректуру просматривал русский посол во Франции граф Орлов; относительно его действий я не могу уверенно утверждать, что он по этому поводу проводил сношения с Санкт-Петербургом, а если таковые имели место --- то на каком уровне.
К сожалению, текст с поправками был возвращен автору с запозданием, когда первая часть была набрана, а на встречу с последующими уже была ангажирована публика. Мсье Верн не имел возможности рассмотреть замечания в полном объеме, и изменить сообразно с ними весь сюжет. Выпуски преподносились господам читателям с лакунами и неувязками, благодаря которым роман потерял в живости характеров персонажей и в связности изложения.

Я не пытаюсь оправдать своё давление на мсье Верна в части приведения плода его трудов к сиюминутным потребностям нашего времени, каковые для Вас могут показаться пустяшными: я спасал свою милую отчизну, предуготовляя дружбу Франции с великой Россией.
Вам же, с высоты знания последствий, предстоит оценить, была ли благой сия ложь во спасение, и стоило ли пожертвовать памятью о Тартарии ради мира в Европе.
Далее я приведу описание сюжета романа в том виде, как он опубликован, и отдельно приложить главы в таком виде, как они были переданы на суд мсье Тургенева.

Глава I — ПРАЗДНИК В "НОВОМ ДВОРЦЕ"

(глава не подвергалась последующей корректировке, опубликована в первоначальном виде)

6 июля происходит торжественный бал в "Новом дворце" Кремля; присутствующие на балу царь и генерал Кисов обмениваются тревожными новостями — отсутствует сообщение с Сибирью; из их диалога становится известно, что русские армии начали выдвижение с Урала и из Восточной Сибири в сторону опасности; ещё двое присутствующих на балу, корреспондент «Дейли Телеграф» англичанин Гарри Блаунт и француз Альсид Жоливэ, снабжающий конфиденциальными сведениями свою «кузину Мэдлен», обмениваются репликами, подтверждающими их осведомлённость о положении дел и о реальной опасности Азиатской России; генерал Кисов повторно подтверждает, что телеграф работает только до Томска и царь приказывает немедленно вызвать гонца.

Глава II — РУССКИЕ И ТАРТАРЫ

(глава подверглась корректировке двоякого рода: исключённые фрагменты отмечены bold шрифтом, включённые позднее - italic)

Если царь столь внезапно покинул гостиные Нового дворца, когда праздник, устроенный им для гражданских и военных властей и для важных сановников Москвы, был в самом разгаре, — значит, по ту сторону уральских границ в это время происходили серьезные события.
Уже не оставалось сомнений, что страшное нашествие грозило лишить сибирские провинции российской автономии.

Азиатская Россия, или Сибирь, занимает площадь в пятьсот шестьдесят тысяч квадратных льё, насчитывая около двух миллионов жителей.

Вымарано:
Когда-то эти земли назывались Сибирским царством. Великий государь Иван Грозный присоединил к Московскому царству царства Казанское и Астраханское, а затем перед ним склонилось и Сибирское. Европейцы знали эти владения как Великую Тартарию как легендарное царство Пресвитера Иоанна.
Теперь Азиатская Россия

… простирается от Уральских гор, отделяющих ее от Европейской России, до берегов Тихого океана. На юге по весьма условной границе ее окружают Туркестан и Китайская империя, на севере сибирские земли омывает Ледовитый океан — начиная с Карского моря вплоть до Берингова пролива.
Сибирь разделена на ряд губерний, или провинций, а именно: Тобольскую, Енисейскую, Иркутскую, Омскую и Якутскую; в нее входят еще два округа — Охотский и Камчатский, а также два края — киргизов и чукчей, — ныне подчиненные московскому правлению.
Эти обширные степные просторы, протянувшиеся с запада на восток более чем на сто десять градусов географической долготы, являются вместе с тем местом ссылок для преступников, страной изгнания для тех, кто указом приговорен к выселению.
Высшую царскую власть в этой огромной стране представляют два губернатора
Резиденция одного находится в Иркутске, столице Восточной Сибири; местом пребывания второго является столица Западной Сибири Тобольск.
Эти две Сибири разделяет река Чула — приток Енисея.
Ни одна железная дорога не пересекает пока этих бескрайних равнин, часть которых по праву славится необычайным плодородием.
Ни один рельсовый путь не обслуживает знаменитых рудников, благодаря которым сибирская земля на огромных пространствах куда богаче в своих недрах, чем на поверхности.
Летом по ней передвигаются в тарантасе или на телеге, зимой — на санях.
Западную и восточную границы Сибири соединяет одна-единственная связь — но зато электрическая, осуществляемая посредством провода, протянувшегося на более чем восемь тысяч верст (8536 километров).
Пересекши Урал, он проходит через Екатеринбург, Касимов , Тюмень, Ишим, Еланск, Колывань, Томск, Красноярск, Нижнеудинск, Иркутск, Верхненерчинск, Сретинск, Албазин, Благовещенск, Орловск, Александровск, Николаевск, причем за каждое слово, отправленное в его крайнюю точку, берут по шесть рублей девятнадцать копеек.
Отдельная ветвь соединяет Иркутск с Кяхтой, что на монгольской границе, и отсюда в течение четырнадцати дней почта пересылает отправления в Пекин по цене тридцать копеек за слово.
Этот-то провод, протянувшийся от Екатеринбурга до Николаевска, и был перерезан — сначала перед Томском, а через несколько часов — между Томском и Колыванью.

Вот почему на второе сообщение генерала Кисова царь ответил весьма кратко:
«Гонца, и не медля!»
Государь все еще неподвижно стоял у окна кабинета, когда привратники снова открыли к нему дверь.
На пороге появился шеф полицейского управления.
— Входи, генерал, — коротко бросил царь, — и расскажи мне все, что знаешь об Иване Огареве.

— Это весьма опасный человек, государь, — ответил шеф полиции.
— У него звание полковника?
— Да, государь.
— Это был умный офицер?
— Очень умный, но он не признавал над собой никакой власти и отличался неукротимым честолюбием, которое не отступало ни перед чем. Вскоре он ввязался в тайные интриги, за что и был лишен звания Его Высочеством Великим князем, а затем выслан в Сибирь.
— Когда это произошло?
— Два года тому назад. Помилованный Вашим Величеством, он после шести месяцев ссылки вернулся в Россию.
— И с этого времени в Сибирь не возвращался?
— Возвращался, но на этот раз по собственной воле, — ответил шеф полиции. И, чуть понизив голос, добавил: — Было такое время, государь, когда человек, отправленный в Сибирь, оттуда уже не возвращался.
— И все же, пока я жив, Сибирь есть и будет страной, откуда возвращаются!
У царя было право произнести эти слова с чувством искренней гордости, ибо своей снисходительностью он не раз доказывал, что русское правосудие умеет прощать.
Шеф полиции ничего не ответил, но было очевидно, что он не сторонник полумер.
На его взгляд, всякий человек, пересекший Уральский хребет в окружении жандармов, никогда больше не должен пересекать его снова.
Между тем при новом режиме дело обстояло иначе, и шеф полиции искренне об этом сожалел.
Как же так! Пожизненный приговор — только за уголовные преступления?!
А политические ссыльные возвращаются из Тобольска, Якутска, Иркутска!
Привыкший к самодержавной силе указов, которые прежде не знали пощады, шеф полиции не мог примириться с нынешней манерой правления.
Однако он смолчал, ожидая от царя новых вопросов.
Вопросы не заставили себя ждать.
— И что же, — спросил царь, — после своего путешествия по сибирским провинциям, подлинная цель которого, кстати, так и осталась неизвестной, Иван Огарев больше не возвращался в Россию?
— Нет, он вернулся.
— И с момента возвращения полиция потеряла его след?
— Нет, государь, ибо лишь с того дня, когда преступника помиловали, он и становится по-настоящему опасным!
Лоб царя на миг омрачился.
Пожалуй, шефу полиции не следовало заходить так далеко, хотя его идейное упрямство было по меньшей мере равно его безграничной преданности своему государю.
Однако царь, пренебрегши этими косвенными упреками в адрес своей внутренней политики, продолжил серию кратких вопросов:
— Где был Иван Огарев в последний раз?
— В Пермской губернии.
— В каком городе?
— В самой Перми.
— Чем он там занимался?
— Вроде бы ничем, его поведение не вызывало подозрений.
— И тайная полиция не следила за ним?
— Нет, государь.
— Когда он выехал из Перми?
— Ближе к марту.
— И направился?…
— Этого никто не знает.
— И что с ним с тех пор — неизвестно?
— Неизвестно.
— Так вот, мне это известно! — возразил царь.
— До меня дошли анонимные сведения, миновавшие полицейское управление. Учитывая то, что происходит нынче по ту сторону границы, я имею все основания считать их точными!
— Вы хотите сказать, государь, — вскричал шеф полиции, — что Иван Огарев причастен к татарскому нашествию?
— Да, генерал, и сейчас я открою тебе, чего ты не знаешь.

- Покинув Пермскую губернию, Иван Огарев пересек Уральский хребет и устремился в Сибирь, в киргизские степи, где попытался, и не без успеха, взбунтовать кочевые племена.
После этого он спустился еще дальше на юг, вплоть до вольного Туркестана. Там, в Бухарском, Кокандском и Кундузском ханствах, он нашел правителей, которые были не прочь попытать счастья в сибирских провинциях и вторгнуться со своими ордами в азиатские земли Русской империи.
- Это нашествие затевалось в тайне, но вот только что разразилось раскатами грома, и теперь все пути и средства связи между Западной и Восточной Сибирью перерезаны!
Более того! Иван Огарев, пылая местью, замышляет покушение на жизнь моего брата!

Вымарано:

- И, более того, не он один поднял эту бурю!

- Я помню твоё недоумение три года назад, когда твой следователь по моему тайному приказу привёз все материалы дела во дворец, и поставил подпись в обязательстве, что никому никогда не сообщит подробности - кроме признания факта, что полковник Иван Огарёв повинен в государственной измене. Я велел тебе тоже молчать и делать вид, что ничего не произошло, и поступил с тобой, моим верным слугой, неподобающим образом. Я до сих пор не могу разгласить всех подробностей, они касаются поведения моих ближайших родных, а также тайн ныне царствующих династий. Поэтому судьбу проступка Огарёва обсуждал крайний круг лиц, вердикт выносил мой брат, на что было получено моё согласие. Спустя какое-то время мы получили достаточную сатисфакцию, коей удовлетворились по политическим причинам. Одно из условий примирения и предания забвению конфликта между правящими домами состояло в возвращение Ивана Огарёва из ссылки, поскольку он играл роль связного, исполнял роль из чувства приязни к близкому мне лицу, и не был посвящён в окончательные планы.

- Вот и всё, что я могу сообщить тебе; императорская фамилия взяла на себя ответственность за это дело, следовательно, твоя совесть чиста. А в том, что не удалось в полной мере пресечь злонамерения Огарёва - твоя вина отсутствует.

- Наше милосердие не пробудило раскаяние в злодейском сердце, Огарёв счёл его за слабость и за возможность продолжения интриги, раз первый раз сошёл ему с рук. Его честолюбие было поражено, гордость уязвлена, и когда мирному обывателю в Перми предложили сыграть новую роль - он согласился с радостью. Мне стоило больших трудов удержать близкое мне лицо от продолжения своих деяний в интересах иностранной державы - увы! - надзор за Огарёвым был ослаблен и он смог ускользнуть от негласного надзора.

- Фигура преступника была крайне удачна, чтобы произвести его из офицера на шахматной доске в ранг ферзя. Помимо прекрасных качеств офицера и вождя, за ним тянулся шлейф слухов о покровительстве в высших сферах, после ссылки он имел ореол мученика в нигилистических кругах, среди ссыльных в Сибири он приобрёл авторитет твёрдостью характера, так что всем мятежным элементам в Азиатской России его не надо было дополнительно рекомендовать. А путешествие в Туркестан дало ему гарантии со стороны наших соперников по влиянию над Средней Азией. Нам до сих пор неизвестно точно, с кем и когда он встречался, чьей поддержкой заручался, но, со временем, замысел изгнания России из Азии начинает проступать через завесу таинственности. А также и роль Огарёва в интриге: вождя всех антигосударственных элементов в наших восточных владениях, главаря шайки ссыльных и областников, которые с мятежными киргизами должны захватить коммуникации по югу Сибири и соединиться с наступлением бухарских, хивинских и хорезмских армий. И, допускаю, афганских и кашгарских башибузуков, которых исподтишка пропустят наши соседи.

- Иван Огарёв положен краеугольным камнем в основание этого замысла. Без него он был бы разделён на отдельные составляющие и пресечён по отдельности, не причинив особого вреда!

Говоря это, царь в волнении быстро шагал по кабинету.
Шеф полиции ничего не ответил, но про себя подумал, что в те времена, когда российские императоры не прощали ссыльных, замыслам Ивана Огарева не удалось бы осуществиться.
Некоторое время он хранил молчание. Потом, приблизившись к царю, рухнувшему в кресло, спросил:
— Ваше Величество, разумеется, уже отдали распоряжение касательно скорейшего отражения нашествия?
— Да, — ответил царь.
— Последняя телеграмма, успевшая дойти до Нижнеудинска, должна была привести в движение войска Енисейской, Иркутской и Якутской губерний, а также забайкальских земель.
Одновременно к Уральскому хребту ускоренным маршем направляются Пермский и Нижегородский полки вместе с казаками пограничья; но, к сожалению, прежде чем они смогут встать на пути татарских полчищ, пройдет несколько недель!
— А что же брат Вашего Величества, Его Высочество Великий князь, оказавшийся ныне в изоляции, полностью лишен прямой связи с Москвой?
— Да.
— Однако из последних телеграмм он, верно, должен знать, какие меры приняты Вашим Величеством и на какую помощь от ближайших к Иркутску губерний он может рассчитывать?

— Это он знает, — ответил царь. — А не знает он того, что Иван Огарев одновременно с ролью мятежника должен сыграть и роль предателя и что мой брат имеет в нем личного и непримиримого врага. Ведь именно Великому князю Иван Огарев обязан первой немилостью, и — самое страшное — князю этот человек совершенно не знаком. План Ивана Огарева как раз в том и состоит, чтобы пробраться в Иркутск и там под ложным именем предложить Великому князю свои услуги. Затем, завоевав его доверие, он выдаст татарам окруженный город, а вместе с ним и моего брата, чьей жизни тем самым грозит теперь прямая опасность. Вот что мне известно из полученных докладов, вот чего не знает Великий князь и вот что ему нужно знать!

Вымарано:

- Есть ещё одно обстоятельство, которое делает злоумышления Огарёва нестерпимыми. Ты знаешь великодушные планы моего брата об унии России с Сибирью, и о развороте корабля империи на восток и юг, лицом к Китаю и к Индии. Он ещё в юности увлекся легендарными замыслами, кои приписывались обоим великим государям, Петру и Екатерине, о возрождении Сибирского царства. Смягчение нравов и законов, столь тягостные для тебя, лежат первыми кирпичами в замыслы двуединой империи, как на нашем гербе, обращённом орлиным взором в обе стороны, но с одним сердцем. Санкт-Петербург и Иркутск, как две столицы с Первопрестольной Москвой; Новый Дворец в Кремле - первое зримое воплощения этого замысла, а лапы державного орла должны крепко держать славянский мир в Европе и Аляску в Америке. Экспедиция Великого князя исследовала архивы и богатства нашего Востока, изучала нравы и подготавливала народы Сибири к тому, что державная власть окажется рядом с ними, а Сибирь окажется не удалённой окраиной, не угрюмым местом ссылки, а коренным краем империи, ещё одной Русью.

- Я не сразу принял прожект Великого князя, но не только горячность брата привлекла к таким замыслам моё сердце: ум согласился с государственными резонами. Среди моих сподвижников много противников придания Сибири царственного статуса, я даже в тебе встречаю недовольство переменой существующего порядка. И всё же Россия готова идти до конца в смягчении нравов и в приближения власти к подданным ради их блага.

- Огарёв перечёркивает наши планы. Он тоже выступает от лица Тартарии, которая предшествовала Сибирскому царству. Он выкопал из песков забвения истлевшие знамёна этой великой державы, его Тартария сибирских бунтовщиков, туркестанских басурман и их зарубежных дрессировщиков готова растерзать мечту о Сибирском царстве. Два призрака прошлого ещё не успели явиться в мир, но уже сцепились в смертельной схватке за умы наших подданных. С горечью я предвижу, что Сибирское царство окажется побеждённым: Тартария для России предстала смертельным врагом, готовым разорвать империю надвое. Тень этого ляжет на Сибирское царство проклятьем раскола и разорения. Для всех автономия Сибири станет предвестником разрушения.

- Я боюсь, что Огарёв попытается проникнуть к моему брату и сыграет роль змия-искусителя; он предложит вкусить от древа Тартарии и сменить Сибирское царство России на Великую Тартарию, в которой соединится половина Азии: Сибирь, Туркестан, Маньчжурия, Тибет. Или изменник прикинется спасителем от ужасов нашествия, предложит свою помощь для отражения вторжения, и возбудит опасные замыслы о собственном величии, что Иркутск спас страну и потому должен сменить Петербург. Мой брат не имеет полного представления об интриге, что это ловушка, выстроенная нашими врагами.

Великий князь должен любой ценой узнать всю правду.
— Стало быть, государь, требуется умный и храбрый посланец, гонец…
— Я жду его.
— И пусть он будет поосторожнее, — добавил шеф полиции, — ибо позвольте Вам напомнить, государь, что земля эта — я говорю о Сибири — раздолье для мятежей!
— Ты хочешь сказать, генерал, что заодно с захватчиками выступят и ссыльные? — вскричал царь, не сдержав негодования перед домыслами полицейского шефа.
— Да простит меня Ваше Величество!.. — пролепетал шеф полиции, ведь именно эту мысль подсказал ему его беспокойный и недоверчивый ум.
— Я считаю — у ссыльных больше патриотизма! — договорил царь.
— Помимо политических ссыльных в Сибири есть и другие преступники, — ответил шеф полиции.
— Преступники — да! И их, генерал, я оставляю на тебя! Это — отребье человеческого рода. У них вообще нет родины. Однако это восстание — а точнее, нашествие — направлено не против императора, но против России, против той страны, которую ссыльные все еще надеются увидеть вновь… и которую они увидят!.. Нет, русский никогда не сойдется с иноземцем ради того, чтобы хоть на час ослабить Московскую державу!
Царь имел основания верить в патриотизм людей, временно отстраненных от политической жизни.
Снисходительность, лежавшая в основе его правосудия и непосредственно влиявшая на судебные решения, равно как и те значительные послабления, что он допустил в применении некогда весьма жестоких указов, — служили ему гарантией его правоты.
И все-таки, даже если не придавать особого значения удаче татарского вторжения, ситуация вокруг него складывалась крайне тяжелая: приходилось опасаться, как бы к захватчикам не присоединилась значительная часть киргизской народности.

Киргизы делятся на три орды — Большую, Малую и Среднюю и насчитывают около четырехсот тысяч «чумов», то есть два миллиона душ.
Из этих разных племен одни независимы, а другие признают над собой власть либо России, либо одного из трех ханств — Хивинского, Кокандского или Бухарского, то есть самых грозных правителей Туркестана.
Средняя орда — наиболее богатая и самая значительная. Ее поселения занимают все пространство между реками Сарысу, Иртышом, верхним течением Ишима и озерами Хадисан и Аксакал.
Большая орда, чьи земли расположены восточнее Средней, простирается вплоть до Омской и Тобольской губерний.
Тем самым, если бы эти киргизские народности присоединились к восстанию, то азиатские земли России, и прежде всего та часть Сибири, что лежит восточнее Енисея, были бы для России потеряны.
Это правда, что киргизы — заведомые новички в военном искусстве и известны скорее как ночные разбойники и грабители мирных караванов, нежели как профессиональные солдаты.
Как считает М. Левшин, «сомкнутый фронт или каре обученной пехоты может выстоять против десятикратно большего числа киргизов, а одной пушки хватит, чтобы уничтожить их несметное множество».
Пусть так, но только и каре обученной пехоты, и пушки с их огненной пастью должны еще прибыть в восставшую страну из мест их расположения, что находятся отсюда в двух-трех тысячах верст.
Между тем, если исключить прямой путь, связывающий Екатеринбург с Иркутском, то совсем не просто преодолеть тамошние бескрайние, подчас заболоченные степи, и прошло бы заведомо несколько недель, прежде чем русские войска оказались в состоянии отбросить татарские орды.
Омск являлся центром западно-сибирской военной организации, которой надлежало сдерживать порывы киргизских племен.
Именно здесь лежали те окраинные земли, на которые уже не раз покушались не до конца покоренные кочевники, и у военного министерства были все основания считать, что над Омском нависла серьезная угроза.
Во многих точках могла быть прорвана линия военных поселений — казацких постов, выстроенных от Омска до самого Семипалатинска.
При этом приходилось опасаться, как бы «великие султаны», правящие в киргизских округах, не приняли, по своей или чужой воле, владычества татар — таких же мусульман, как и они, и как бы естественную ненависть к поработителям не усугубило противоборство православной и мусульманской религий.
И впрямь, уже издавна татары Туркестана, главным образом Бухарского, Кокандского и Кундузского ханств, пытались — силой или убеждением — подбить киргизские орды на отделение от Москвы.

Пришла пора сказать несколько слов и о татарах.
Строго говоря, татары принадлежат к двум разным расам — к кавказской и монгольской.
Кавказская раса, та, что согласно Абелю де Ремюза, «по типу красоты считается у нас близкой европейцам, ибо все народы этой части света вышли из нее», объединяет под этим общим названием и турок, и туземцев персидской ветви.
Чисто монгольская раса включает монголов, маньчжуров и тибетцев.
Татары, угрожавшие теперь Российской империи, относились к кавказской расе и населяли прежде всего Туркестан.
Эта обширная страна распадается на несколько разных государств, управляемых ханами, откуда и само название «ханство».
Главными из них являются Бухара, Хива, Коканд, Кундуз и т. д.
Самым важным и грозным ханством в это время считалась Бухара.
России уже не раз приходилось воевать с ее властителями, которые из личных интересов, а также с целью навязать киргизам иное ярмо, поддерживали их в стремлении освободиться от московского господства.
Нынешний правитель — Феофар-хан — шел здесь по стопам своих предшественников.
Бухарское ханство простирается с севера на юг между тридцать седьмой и сорок первой параллелями широты и шестьдесят первым и шестьдесят шестым градусами долготы, занимая площадь приблизительно в десять тысяч квадратных лье. В описываемое нами время Бухара насчитывала около двух миллионов пятисот тысяч жителей и содержала армию, состоявшую из почти шестидесяти тысяч пехотинцев, число которых утраивалось в годы войны, и тридцати тысяч всадников.
В этой богатой стране занимаются всем — разводят животных, выращивают фрукты и добывают сокровища из земных недр. Владения ее расширены за счет балхашских, аукойских и мейманехских земель.
Среди ее девятнадцати крупных городов первый — Бухара, окруженная крепостной стеной более восьми английских миль в длину, с башнями по углам; известная тем, что здесь жил Авиценна и другие ученые X века, Бухара считается центром мусульманской науки и входит в число самых славных городов Центральной Азии; мощная крепость защищает Самарканд, где находятся могила Тамерлана и знаменитый дворец с хранящимся в нем синим камнем, на котором должен посидеть каждый новый хан, восходя на престол; город Карши расположен посреди оазиса, окруженного болотом с черепахами и ящерицами, и благодаря тройной стене извне почти неприступен; а вот Чарджоу защищают лишь его жители — их около двадцати тысяч душ; наконец, города Каттакурган, Нурата, Джизак, Пайканд, Каракуль, Хузар и прочие образуют семейство, крепкое взаимной поддержкой.
Защищенное горами и окруженное степями, Бухарское ханство является поистине грозным государством, и России пришлось бы выставить против него значительные силы.
Как уже сказано, правителем этой части татарского мира был честолюбивый и злобный Феофар.

Вымарано:

Киргизские орды и Бухару связывали не только амбиции азиатских тиранов. Равно как и Сибирь с Туркестаном лежали не только в одной части света и были связаны не только караванными путями.
Сквозь нынешние границы, начерченные на географических картах, проступали контуры древней обширной державы, некогда объемлющей в себе 60льшую часть Азии. В нашей Европе она известна как Тартария, а в более старые времена - как царство пресвитера Иоанна. От прошлого остались только зыбкие легенды, но такова уж природа Азии, что её мало интересует будущее, и ведущий к нему прогресс; усталый взор обращён в прошедшее, о котором мало что известно и которое поэтому кажется прекрасным.
Учёные мужи издавна пытались отыскать следы Тартарии и представить её как достойного члена мировой цивилизации - увы, тщетно. Эта вечная загадка ускользает до сих пор от архивистов и археологов, маня измученных исследователей как мираж над бескрайними просторами Азии. То, что недоступно учёным, является истиной для простых людей десятков стран и территорий, от России до Монголии и Тибета: Тартария была, Тартария есть и Тартария будет. Только наука может избавить десятки миллионов человек от такого заблуждения, вот только наука до сих топчется у врат Срединной Азии, о которой пойдёт речь дальше.
В таком самогипнозе пробуждение Тартарии и её явление в наш мир было только вопросом времени, а также неуёмного честолюбия местных ханов.
Феофар-хан достаточно случайно встал во главе тартарийской реконкисты, вместо него эту роль могли примерить на себе ещё десятки ханов. В пользу Бухары говорило только то, что эмир не чурался помощи англичан, с помощью которых создал регулярное войско из солдат сарбазов и артиллеристов топчи; а конницу он и так имел в неограниченном числе из обитателей бесконечных степей. Армия европейского строя сделала его безусловным вождём менее цивилизованных соседей.
Благородная Бухара недолго искала повод, чтобы представить Феофар-хана новым Чингисханом или Тамерланом.
Сложность была в только в том, что из Бухары мог исходить только магометанский джихад, который вряд ли понравился тенгрианцам-монголам, полуязычникам-киргизам или православным русским в Сибири. «Париж стоит мессы», а Азия стоила, чтобы на время забыть о фанатичном суннизме бухарцев, и объявить себя новым владыкой просвещённой веротерпимой Тартарии.
Москва забыла о тартарийском наследии, чтобы стать европейским государством: что ж, Бухара ничуть не хуже Москвы и предъявила свои права на объединение Азии вокруг себя, объявив себя наследником выморочного права на господства.
В этом состояла главная опасность нашествия Феофар-хана, превосходившая даже численность его орды и опасность волнений на русской границе. Российской империи был брошен вызов не в политике или в военном деле, а в области преданий и войны за умы будущих подданных. Этот меч поразил империю гораздо глубже, чем надвигающаяся армия бухарцев и киргизский мятеж, поскольку он угрожал верности русских сибиряков.

Опираясь на поддержку других ханов, в первую очередь кокандского и кундузского, — людей воинственных и известных своей жестокостью и разбоем, всегда готовых ринуться в любую, милую татарскому сердцу авантюру, — Феофар при поддержке властителей всех прочих орд Центральной Азии встал во главе нашествия, душой которого был Иван Огарев.
Этот предатель, побуждаемый безрассудным честолюбием, равно как и ненавистью, организовал вторжение так, чтобы перерезать Великий сибирский путь.
Только явный безумец мог надеяться раздробить Московскую империю!
Поддавшись его внушению, эмир — такой титул принимают бухарские ханы — перебросил свои орды через российскую границу и захватил Семипалатинскую область; казаки, которых в месте прорыва оказалось слишком мало, вынуждены были отступить.
Затем войска эмира продвинулись за озеро Балхаш, по пути увлекая за собой киргизские племена.
Чиня разбой и разорение, вербуя покорившихся, забирая в плен сопротивлявшихся, он двигался от города к городу в сопровождении подобающего восточному деспоту обоза, как бы его гражданского дома, с женами и рабами — и все это с бесстыдной дерзостью современного Чингисхана.

Где находился он в данный момент? Как далеко успели пройти его солдаты к тому часу, когда новость о нашествии достигла Москвы? За какой сибирский рубеж пришлось отступить русским войскам? Установить это было невозможно.
Связь была прервана.
Что же случилось с проводом между Колыванью и Томском — оборвали его дозорные из татарского авангарда или эмир дошел уже до Енисейской губернии?
Неужели огнем полыхает уже вся Западно-Сибирская низменность?
И мятеж распространился до восточных земель?
Это оставалось неизвестным.
Электрический ток, несущийся со скоростью молнии, — единственное средство, которому не помеха ни зимняя стужа, ни летний зной, не мог уже пересечь степь и нельзя было предупредить Великого князя, запертого в Иркутске, об опасности, которой угрожало ему предательство Ивана Огарева.
Заменить прерванный ток мог только гонец.
Но чтобы одолеть пять тысяч двести верст (5523 километра), что отделяют Москву от Иркутска, этому человеку потребовалось бы какое-то время.
Пробираясь сквозь ряды мятежников и захватчиков, ему пришлось бы проявить поистине сверхчеловеческую отвагу и сообразительность.
Однако, имея голову и сердце, можно далеко пойти!
«Найду ли я такую голову и такое сердце?» — спрашивал себя царь.

The post Подлинный “Михаил Строгов”. 2. Завещание Этцеля, главы I-II appeared first on Тарт-ария.инфо.

<p>Моё внимание к "Михаилу Строгову" Жюля Верна,&#160; как криптоисторика и тартароведа, было привлечено уникальным сочетанием следующих факторов: 1.&#160; Идея, сюжет&#160; и общий фон романа находятся в противоречии друг с другом. 2. Это один из самых популярных романов Верна, единственный его роман полностью посвящённый России - и в этом качестве имеющий бешенную популярность во всём мире.&#160; [&#8230;]</p>
<p>The post <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info/podlinnyj-mihail-strogov-1-krajnyaya-bitva-tartarii/">Подлинный &#8220;Михаил Строгов&#8221;. 1. Крайняя битва Тартарии</a> appeared first on <a rel="nofollow" href="https://www.tart-aria.info">Тарт-ария.инфо</a>.</p>

Моё внимание к "Михаилу Строгову" Жюля Верна,  как криптоисторика и тартароведа, было привлечено уникальным сочетанием следующих факторов:

1.  Идея, сюжет  и общий фон романа находятся в противоречии друг с другом.

2. Это один из самых популярных романов Верна, единственный его роман полностью посвящённый России - и в этом качестве имеющий бешенную популярность во всём мире.  И, при этом, полузапрещённый в России при Российской империи, в СССР, да и сейчас существующий в кастрированном виде.

3. Буквально - это роман о столкновении России с Тартарией!!!, поскольку "тартары" в русском переводе - это "тартары" у французов вообще и у Верна в частности.

«Grattez le Russe, et vous verrez un Tartare»,

как говаривал Наполеон: "поскреби русского - найдёшь тартарийца" (в русской редакции - татарина). Спасибо за ценное указание, товарищ император, я вот тут немного поскребу...

4. Скоро исполняется 150- летний юбилей выхода романа, и как-то не душевноскрепно отмечать это событие насухую, тем более для того, для кого "Тартария" - это не географическая ошибка фантаста.

Итак, по пунктам.

1. Слово старой сплетнице и врушке тёте Вике:

«Михаил Строгов» (фр. Michel Strogoff, встречается вариант перевода «Курьер царя» — приключенческий роман Жюля Верна, написанный в 1874—1875 годах. Печатался в виде фельетона на страницах журнала Magasin d’éducation et de récréation с января по декабрь 1876 года. 25 ноября того же года вместе с рассказом «Драма в Мексике» выпущен отдельным изданием у П.-Ж. Этцеля с шестью иллюстрациями Жюля Фера.

У романа нет исторической основы. Некоторые исследователи считают, что под именем Феофар-хана Жюль Верн описал Кенесары-хана, который действительно поднимал восстание против российских властей в 1840-х годах. Однако восстанием Кенесары Касымова была охвачена территория Казахстана. В романе же восставшие захватывают всю Сибирь от Урала до Иркутска.

Википедия

Роман комплиментарен в описании русских и российской императорской власти.

Что не совсем характерно для той эпохи, потому что Франция и вся Европа в едином порыве поддерживала польское "Январское" восстание против русской оккупации 1863-1864 годов (а если откровенно - то Франция традиционно провоцировали все шляхетские мятежи против сумрачного царизма). Это была эпоха массовой русофобии, достаточно припомнить хотя Карла Маркса, мечтавшего о сокрушении России как источника реакции и мракобесия в Европе на благо рабочего Интернационала.  Французы также могли добавить лыко в строку в виде воспоминаний о болезненной для них франко-прусской войне 1870-1871 годов, поскольку Россия благожелательно отнеслась к объединению Германии по плану Бисмарка, и таким образом отплатила французам за Крымскую компанию. 

Нелишне вспомнить, что капитан Немо в первом представлении Жюль Верна был поляком-инсургентом, не смирившимся с поражением своей родины и топившим русские корабли (в письме издателю мсье Верн собрал для биографии героя все драматические штампы: его родители были убиты русскими, дочери - изнасилованы, а сам он оказался в ссылке в Сибири). Издателю Этцелю стоило много времени и усилий заставить своего друга изменить национальность главного героя и мотив его мщения. В качестве варианта рассматривался даже американец - аболиционист, но тогда, после окончания Гражданской войны в США, тема оказалась устаревшей. Поэтому в "Двадцати тысячах лье под водой" издания 1869-1870 годов по сути о происхождении Немо мало что можно узнать, а окончательно детали биографии проясняются только в "Таинственном острове" (1874-1875 годов издания).

Тем не менее, все русские (и даже главзлодей Огарев, однофамилец известного революционера-демократа) выглядят достойно, почти как европейцы.

Можно предположить, что автор выполнял своего рода политический заказ на обеление России: тевтонов стали ненавидеть больше чем русских, а против Второго Райха Франции надо было срочно искать союзника. И всё же, Жюль Верна шёл против общественного мнения, а эпоха "Сердечного Согласия" была далеко в будущем.

При разборе сюжета романа следует постоянно иметь в виду, что Жюль Верн не был писателем в современном смысле, то есть чистым беллетристом; сам мэтр рекомендовал себя как популяризатора науки, пропагандистом жанра географического романа, то есть сюжета в обрамлении строгих научных знаний. В его биографии упоминается, что к концу жизни скопилось двадцать тысяч тетрадок с конспектами и вырезками по многим отраслям знаний, которые служили источником его предположений. Поэтому моя критика "Михаила Строгова" направлена не против "художник так видит", почему он старательно лепит несуразицы, а под ними скрывается реальная информация.

Фон сюжета невероятен: "татарское" вторжение в Сибирь.

По сюжету на юге Западной Сибири начались волнения, в которые были вовлечены киргизы, то есть казахи из прилегающих областей, а армия вторжения из Бухары начала движение на север по долине Иртыша. Позднее появился третий корпус вторжения из бухарцев, двигающейся от Балхаша к Енисею, к которому присоединились, видимо, воины Восточного Туркестана, что сейчас является Синцзян-Уйгурским национальным округом Китая (и тогда формально входил в состав империи Цинь).

Что могло объединить эти весьма разнородные силы и какие общие цели могли стоять перед ними?

В романе это объясняется жаждой мести русского офицера и исконой ненавистью азиата Феофар-хана к почти цивилизованной России.

Вторжение полноценной армии из Средней Азии в Сибирь через пустыни и степи для того времени было невероятно, равно как и русский поход в обратном направлении. Русские попытки прорваться в Туркестан в восемнадцатом и девятнадцатом веках наглядно показали, что большими силами там не пройти, а мелкие отряды бесполезны.  Как раз во время опубликования романа в разгаре было покорение Туркестана со стороны России, которое русской армией осуществлялось медленно, поэтапно, с разных сторон, в котором трудности логистики выступали на первый план.

Жюль Верн разбирался в этнографии и истории,  описать такой сценарий было бы фантастично даже для фантаста. А Феофар-хан, согласно сюжету,  отмобилизовал за считанные месяца полторы сотни тысяч кавалеристов и пехотинцев, и выдвинул их за тысячи вёрст на север. Тут больше проявилась иррациональная фобия европейцев против всадников - гуннов и монголов, способных о-трёконь совершать трансконтинентальные переходы, без обозов и запасов, в дьявольском стремлении стереть с лица земли цивилизацию.

Столь же невероятен успех иррегулярной конницы против регулярной армии европейского образца, то есть победы Феофар-хана против российских сил, расквартированных в Сибири. Да, они были немногочисленны, в основном это были крепостные батальоны в городах, плюс Сибирское казачье войско.

Но это были формирования российской армии, которые за столетия отработали тактику отпора в сомкнутых пехотных каре конным атакам степняков. Сам Верн прямо цитирует в романе историка и этнографа Левшина о том что, «сомкнутый фронт или каре обученной пехоты может выстоять против десятикратно большего числа киргизов, а одной пушки хватит, чтобы уничтожить их несметное множество». Данное утверждение немного преувеличенное, поскольку казахи в силу природного здравомыслия просто обходили пехоту за дальностью прицельного выстрела, а использовали в столкновениях с русскими партизанскую тактику. Когда русские начали покорение Туркестана, то они быстро отучили бухарскую или хорезмскую конницу наскакивать на пехоту: это занятие оказалось весьма опасным, европейское вооружение второй половины девятнадцатого века буквально выкашивало конные лавы.

Не надо забывать о том, что "татарам" приходилось брать сибирские города, которые появлялись как крепости и остроги, то есть находились в местах, удобных для обороны, и в них даже в середине девятнадцатого века могли сохраняться остатки фортификации. Да и городская застройка могла с помощью барикад превратиться в укреплённый пункт, который кавалерии без пехоты и артиллерии взять с наскока было бы затруднительно.

Так что триумфальное шествие азиатской Феофар-хана по Сибири выглядело противоречащим опыту обращения европейских армий с туземцами:  современники Жюля Верна не могли не отметить это обстоятельство.

Стратегия войны со стороны "татар" ставит в тупик: чего, собственно, они добивались?

В романе описывается,  как "татары" проводили тактику выжженной земли Сибири, уничтожая всё на своём пути.

А потом? В  романе перспективы не расписаны: агрессоры были побеждены.

В чём тогда замысел вторжения?

Вытеснение русских из Сибири?

Предположим, с мирным населением "татары"  бы расправились, серьёзно осложнили бы действие армий из европейской части империи ввиду отсутствие снабжения на месте, но такие действия скорее бы разозлили бы империю до крайнего предела, и вместо малочисленных казаков в Сибири оказалась бы полноценная регулярная армия.  Для защиты России она бы стёрла Среднюю Азию с лица земли.  В нашей реальности покорение Туркестана шло без особого фанатизма, русские предпочитали перемежать удары по туземным армиям с постоянными дипломатическими переговорами, восстановлением на владении лояльных ханов.  Бухара, которая быстрее всех поняла правила игры, умудрилась вовремя сдаться и сохранить автономию до окончательного установления Советской власти в 1924 году. Хорезму и Хиве, как более упорным в сопротивлении, не повезло - их аннексировали.

"Бухарцы" были знакомы с русскими минимум четыре века, они знали нравы своих северных соседей и их боевой потенциал, так что планы реального "Феофар-хана" отгеноцидить Сибирь завершились бы ещё где-то в Бухаре: эмир изволил бы испить по ошибке отравленный щербет. Дураков вызывать к себе на дом апокалиптичных Гога и Магога в Благородной Бухаре, городе бизнесменов и учёных с двухтысячелетней традицией, отродясь не было.

То, что Феофар-хан косплеил Чингисхана в описании насмерть перепуганных современников великого монгола,  вполне отвечало представлениям европейцев о войнах в Азии и в России. Более продвинутые читатели понимали, что описанный в романе поход не мог состоять по объективным причинам, а предполагаемая стратегия гарантировала не завоевание Сибири, а ответное уничтожение Средней Азии.

Жюль Верн, в угоду вкусам "просвещённой" европейской публики, описал бессмысленную жестокость дикарей-азиатов?  Или замысел тотальной войны на  уничтожение русской Сибири всё-таки был реальным?

Да, была, если бы она велась не в интересах независимых владений Средней Азии, а в ради планов другой стороны, для которой конечная судьба обеих сторон была не важна, а их одновременное ослабление - желательно.
И нет сомнений, кто подпадает под это описание.

И тогда проясняются все неясности.

1870-е стали эпохой становления Большой Игры между Российской и Британской империй в Азии.

В 1850-е противостояние между двумя империями решалось в Европе, этот раунд завершился победой западной коалиции в Крымской войне и ослабления России на Чёрном море. Россия выдержала удар, перешла в контрнаступление на Кавказе, а потом тонкой дипломатической игрой дезавуировала невыгодные для себя положения послекрымского мира. Потом прогремела русско-турецкая война, Россия утвердилась среди "братушек", так что в середине девятнадцатого века Россия свела к ничьей взаимоотношение с заклятыми друзьями из туманного Альбиона.

А в Азии всё только начиналось: в середине 1850-х началось поэтапное продвижение русских войск на юг, в Туркестан. И к концу 1860-х всем стало ясно, что падение Бухары, Хивы и Коканда только вопрос времени, а русские войска выйдут к границам Афганистана. Тогда Северо-Западные провинции Британской империи и русские владения будут разделять только несколько сотен километров территории афганских племён, равно недружественных обеим империям; но вполне могущих стать союзниками любой из них, кто предложит план верного грабительского похода. Причём афганские власти к русским относились скорее дружественно, потому что ничего плохого пока от северных потенциальных соседей не видели, а вот на англичан имели зуб за прошлую английскую интервенцию 1838-1842 года.

Для британцев крайне соблазнительной выглядела бы ситуация, при которой бы все среднеазиатские ханства и эмирства наконец объединились бы и предприняли контрнаступление на русских: как минимум бы выбили их из Семиречья, с пограничья, а как максимум предали бы огню Западную Сибирь. Тем самым, угроза от британских владений в Индии была бы надолго отведена; а то, что туркестанская армия вторжения при этом бы самоликвидировалась в сражениях с русскими - так когда гибель исполнителей волновала мастеров Большой Игры? Более того, и от этого была бы выгода, так как возникший вакуум власти от истребления местной аристократии и  армии можно было заполнить за счёт сипаев и афганцев, которые бы при таких раскладах стали бы союзниками англичан.

На удивление уместным выглядит упоминание третьего корпуса армии нашествия, которые наступал от Балхаша в сторону Иркутска. С очень большой долей вероятности в агрессорах можно увидеть воинов джихада из Восточного Туркестана. Кашгар и Яркенд находились - и находятся до сих пор в составе Китая, который никогда не имел желания устраивать в самом глухом уголке мира заварушку с соседями. Был только один период в истории этого края, когда оттуда могли вырваться отряды в рейд на Сибирь - как раз во временном промежутке "Михаила "Строгова", в эпоху Дунганского восстания и правления эмира Якуб-бека.

Мусульмане Восточного Туркестана свергли правление династии Цин в начале 1860-х. Помощь им оказали фанатики-исламисты из Средней Азии, их лидер Якуб-бек стал властителем этого никем не признанного эмирата. Русские и англичане благородно предоставили китайцам наводить порядок, даже не пытаясь прибрать к рукам ничейные земли. Россия ограничилась созданием буферной зоны, так называемого Заилийского края, который потом вернулся в состав Китая. Тогда царившая в Кашгаре и Яркенде вольница вполне могла увлечься идеей вторжения в Азиатскую Россию. Возвращение Восточного Туркестана в империю Цин произошло в конце 1870-х, тогда это окно возможностей захлопнулось, так как, повторюсь, Китай меньше всего был заинтересован в разжигании бессмысленной войны в этом месте.

В таком виде затея Феофар-хана выглядит грандиозной и малореальной из-за масштабов, но в ней хотя бы появляется рациональное объяснение.

Выглядело бы это как повторение Крымской войны, только на ином театре военных действий и с другими союзниками, предполагался бы тот же эффект - замедление российской экспансии.

А с учётом того, что у армии вторжения были союзники в самой Сибири, то вероятность успеха значительно повышалась. Если под успехом понимать не отторжение Сибири от России, а причинение ущерба в азиатской части империи такого масштаба, что покорение Туркестана было бы заторможено на десятилетие.  За этот срок у Великобритании была бы возможность укрепить свои позиции в Средней Азии и сделать завоевание её вовсе невозможным.

Вспомним первую главу романа с описанием бала в "Новом дворце" в Московском Кремле.

Корреспондент «Дейли Телеграф» англичанин Гарри Блаунт и француз Альсид Жоливэ, со своей «кузиной Мэдлен»,  выглядят единственными (кроме царя и отчасти генерала Кисова), кто сводят воедино разрозненные сведения о прерывании телеграфного сообщения в Сибири с локальными мятежами - и со слухами о нашествии из Средней Азии. События эти имели разную природу, разделялись сотнями и тысячами километров, так только посвящённые могли знать (хотя бы и не в полной мере),  что это звенья одной цепи. При этом Сибирь и Средняя Азия не могли быть по определению поставщиком самых главных новостей в мире.

Оба персонажа знали о заговоре в Западной Сибири; до них кружным путём, через цепь агентов в Бухаре, Афганистане и Северо-Западных провинциях дошла по телеграфу информация о начале выдвижения армии Феофар-хана - как раз тогда в то время,  как сами "тартары" преодолели сотни километров по степи до Иртышской линии крепостей и начались первые бои.

Русский царь имел в своём распоряжении достаточно информаторов и аналитиков, чтобы из потока разнородных сообщений мало-помалу составить правдоподобную картину - частные лица таким потенциалом не могли обладать. Следовательно, они были частью другой организации, не менее могущественной. А все дальнейшие приключения корреспондентов по пути на восток и в самой Сибири характеризуют их как агентов высокого ранга, наблюдающих за ходом реализации плана, а при необходимости - вмешивающихся в него. Любопытно, что они не опасаются "татар" - но и русские власти для них не являются препятствием в осуществлении деятельности. 

А это заставляет по особому взглянуть на ход восстания в Сибири и на вторжение, на разгром русской армии на первоначальном этапе  - не было в этом предательства на самом верху, в столицах?

Вышеприведённые рассуждения следует дополнить освещением темы местных пособников вторжению, хотя она в романе обойдена вниманием.

В "Михаиле Строгове" один предатель русского народа - Иван Огарев. Прочие русские, персонажи и массовка, оказывают героическое сопротивление или трагически гибнут.

Если вдуматься в текст, лубок в жанре "Жизнь за царя" был испорчен некоторыми деталями: кто-то вместе с киргизами умудрился взять Омск, кто-то блокировал Иртыш, в их засаду попал Михаил Строгов, при этом с кличем "Сарынь на кичку!", кто-то входил в состав значительного корпуса Огарёва,  разгромившего Пресногорьковскую (в романе - Ишимскую) и Иртышскую линии укреплений со станицами Сибирского казачьего войска, а затем двинувшегося к Томску на соединение с Феофар-ханом.  Силы вторжения успешно форсировали значительные водные преграды - Иртыш, Обь, Енисей, Ангару. Это задача нетривиальная даже для нашего времени, для выходцев из степей и пустынь - тем более. (судоходство на Аму- и Сырдарье было, но имело настолько специфический характер, что этот опыт нельзя бы применить на сибирских реках). В романе отмечается дисциплина корпуса Огарёва, не слишком характерная для киргизов и среднеазиатов.

И горючий материал для поджога Сибири с русской стороны был на самом деле, о чём Санкт-Петербург предпочёл бы не распространяться, поскольку его старательно копила сама российская власть.

Особенно в 1860-1870-х годах.

В конце 1860-х центральная власть устроила процесс против областников,  идеологи были высланы на русский Север.  Тема первого периода областничества во многом запутанна и загадочна,  всегда сопровождалась мифами, в русле моего исследования "Михаила Строгова" важно отметить следующие обстоятельства: всплеск внимания и сочувствия к областническим идеям в начале 1860-х в Сибири, проработанная теория освобождения Сибири как колонии от власти Санкт-Петербурга,  и опасение центральной власти, что сепаратизм в Сибири широко распространён и готов прорваться при первой же возможности. В последнем лично я не уверен, но не об этом разговор. Важно то, что областничество в 1860-е имело много сторонников, даже в казачьей среде, а чиновничий произвол вкупе с колониальной политикой центра провоцировал сибиряков на решительные действия: это был наиболее взрывоопасный регион среди русских областей империи. В 1870-е областничество потеряло боевой настрой, потому что реформы Александра Второго способствовали демократизации страны, оживлению экономики на окраинах, а в Сибири резко увеличилась доля приезжих,  не разделявших радикального областничества, так что боевое народничество с местной спецификой потихоньку превращалось в лояльное земство и общедемократическое движение.

Следующие кандидаты на поджог русской Сибири - ссыльные литвины и поляки. Они прибывали в товарных количествах, начиная с русско-польских войн семнадцатого века, составляли изрядный процент служилого сословия, даже на фоне отмороженных на всю башку казаков отличались особенной безбашеностью.  После подавления польского восстания 1863-1864 годов в Сибири оказалось 20 тысяч ссыльных - мужчин призывного возраста, прошедшего армейскую подготовку и готовых высказать свои претензии властям. Об их настроениях свидетельствовало Кругобайкальское восстание 1866 года.

Могли ли боевики из областников действовать совместно с сыльными инсургентами?

Однозначно.

Повстанцы в самой Польше были заражены крайней русофобией, но обычно в Сибири с гонорных панов неизбежно слетала спесь, они знакомились со старожилами, выживавшими в экстремальных условиях, также ценящих свободу и тоже старавшихся держаться подальше от царских сатрапов.  Общие интересы появлялись, не сразу, конечно, но потом для многих поляков Сибирь становилась судьбой (когда повествуешь о поляках, неизбежно переходишь на высокий стиль). В конце 1860-х ссыльные повстанцы "январского" мятежа 1863-1864-х годов уже прошли бы этот путь.

Они вполне могли сочувствовать программе областников, и не только планам отделения от России.

Для соратников Потанина сецессия была второстепенной. В первую очередь они рассматривали вопрос о социалистической революции, правда, в  народническом понимании. Российские народники считали, что русская общинность являлась путём прямого перехода к социализму, что в глубинной России созданы социальные и экономические предпосылки для рывка в светлое будущее. Областники уточняли данную теорию тем, что в России община уже разложилась, зато вполне сохранилась в Сибири и в казачьей среде; следовательно, народническая революция должна вспыхнуть в Сибири, победить в Азиатской России, а потом перейти на её европейскую часть. В планах областников далее присутствовали распространение крестьянского социализма на братские Малороссию и Белоруссию, с целью создания свободной конфедерации вольных славянских народов. Польше бы тоже нашлось там место - уже не в порядке русской оккупации, а правах свободно присоединившегося члена огромной славянской народной державы.

Не все поляки были увлечены социалистическими идеями, но распад страны-угнетательницы и будущие равноправные отношения были бы вполне привлекательны для многих.

Тут напрашивается аналогия  гипотетической роли поляков в событиях 1870-х годов со вполне реальными действиям белочехов в 1918-м году. Незначительная воинская сила - на фоне огромных ресурсов России - за счёт организованности и мотивированности смогла за месяц опрокинуть Советскую власть на протяжении многих тысяч километров Транссиба. Поляки вполне могли сыграть такую же роль за полвека до чехов.

Гипотеза о привлечении поляков к мятежу неизбежно вызывает к жизни другую - кто мог управлять ими и подвигнуть на выступление?  Русские ссыльные вкупе с областниками не имели на них особого влияния... Зато могли сохраниться связи со спонсорами и организаторами "Январского" восстания 1860-х, то есть с Францией...

Так что у Ивана Огарёва действительно могли оказаться сподвижники из местного населения, а вместе с пограничными киргизами они могли занять юг Западной Сибири.

Следующие несуразицы относятся к мотивации поступков героев.  Все персонажи в меру шаблонны, что не может считаться недостатком романа - всё-таки это не психологический английский или русский классический романы - вот только Строгов и Огарёв отправляются в Сибирь под какими-то странными предлогами и ведут себя там нелепо.

Начнём с Михаила Строгова.

Человек до 20 лет проживал в маленьком провинциальном городе (10-13 тысяч жителей по характеристике самого Верна). Диалог царя и Строгова, о том, что курьер должен проехать через Омск, но при этом под другим именем, так, чтобы никто об этом не узнал, вызывает недоумение: в Омске его знала буквально каждая собака

Более того, из фактов биографии главгероя можно узнать, что вместе с отцом они много разъезжали по Сибири, а потом, уже в роли курьера царя, Строгов добирался до Камчатки. Проще говоря, его должны знать все станционные смотрители от Екатеринбурга до Красноярска как минимум, благо официальный тракт в Сибири был ровно один.  Инкогнито он мог сохранить разве что в Петербурге или на Аляске.

Напрашивается подозрение, что дело обстояло ровно наоборот: Михаил Строгов отправился в Сибирь именно потому, что там его хорошо знали. Не только как сына частного лица Петра Строгова и отнюдь не как капитана фельдъегерской службы. Скорее всего, на самом деле он состоялся как разведчик высокого ранга, но для Сибири это значило немного (как и для всех - эта область деятельности не выносит гласности). Следовательно, он имел некий высокий статус от рождения, который заставлял прислушиваться к нему - настолько, что мог погасить мятеж местного населения. Как русский - он не мог быть чингизидом, аристократом у татар и казахов; как сибиряк - не мог принадлежать к дворянству; как сын весьма скромных родителей (как подчеркивается в романе) - не был богат.

Тогда в чём природа тайной власти царского гонца?

Версия тартароведа: в его принадлежности к древней истории Сибири, в том, что для многих он выступал как связующее звено прошлого с настоящим, мифа - с традицией. В нашей реальности о чём-то подобном неизвестно. Тогда гипотетически можно предположить, что в распоряжении Жюль Верна были сведения о тайной древней аристократии Сибири, относящейся в первым этапам завоевания или к более далёким временам. Эти люди могли на равных общаться с властями своего времени и обладать ореолом власти тогда, когда обычная власть исчезала.

Человеком такого уровня представительства по факту рождения и степени доверия Санкт-Петербурга был Чокан Валиханов - сын казахского "султана" и офицер Генштаба, иначе говоря, разведчик в Туркестане.

Что предшествовало русской Сибири? Сибирское ханство было кратким локальным явлением, русские знали и уважали своих предшественников на севере Западной Сибири, и всё же по масштабу миссии Михаил Строгов имел отношение к чему-то более обширному - как по хронологии, так и по географии. Иначе говоря, к Московскому царству или к Великой Тартарии.

Тогда подлинная цель миссии Михаила Строгова заключалась в том, чтобы добраться до тех мест, где сохранялась официальная власть Российской империи, и своим авторитетом подкрепить её.

Послание из Москвы, которое он вёз, выглядело мандатом, предъявитель которого рекомендовался Великому князю как лицо с особыми полномочиями и которому давался карт-бланш на очень многое.  Безупречная репутация капитана фельдегерской службы Михаила Строгова (его настоящий чин в русской разведке так и остался неизвестным), выполнение миссий на Камчатке и на Кавказе конца 1860-х годов, то есть против происков турок, англичан и американцев, позволяла императору быть полностью уверенным в этом человеке.

Ситуация с Огаревым выглядела ещё хлеще.

Интрига романа вертелась вокруг желания главнегодяя добраться до брата царя и отомстить ему за унижение. Подразумевалась, что Великий князь не знал в лицо Огарева. Возможно. Но совершенно не факт, что Огарева не знали бы сотни офицеров и чиновников, которые находились в осаждённом Иркутске: строить планы на таком зыбком основании было бы немного наивно.

Иван Огарёв до разжалования был полковником, сорока лет от роду (как уверяет Верн).  Поскольку не упоминается о покровителях или о высоком происхождении, то карьера его шла долго и трудно.  Следовательно, он пересекался с многими людьми, преимущественно военными. И был на виду, раз отмечались его превосходные качества как офицера. Тут уместно вспомнить присказку о том, что если два офицера Советской Армии в течении пятнадцатиминутного разговора не найдут общих знакомых или общих мест службы, то один из них - американский шпион.  Это справедливо для любой армии, как и вообще для любой замкнутой корпорации - любой член такой организации связан множеством пересечений, знакомств, слухов, известий с большинством из коллег.  Можно провести срок службы в глухом гарнизоне и отличаться нелюдимостью, но это не случай Огарёва, раз его делом занимался член августейшей фамилии.

Я знаю примерное количество офицеров и чиновников, которые составляли управление Западной Сибири в Омске, и в подавляющем большинстве были командированы из столиц и России - двести человек минимум. Столько же было и в Иркутске, столице Восточной Сибири: аппарат управления генерал-губернаторством, штаб военного округа, комсостав гарнизона. Плюс свита Великого князя из нескольких десятков адъютантов, членов канцелярии, охраны, близких друзей.  Плюс чиновники и офицеры, собравшиеся в городе при отступлении от татар.

Мог ли Огарев гарантировать, что не найдутся знакомые при таком скопище людей его круга? Сомнительно. А сколько русских лазутчиков и беженцев видели главкомандующего "татар" в Омске и Томске, перед тем, как добежать до Иркутска? И в скобках - и сколько человек из офицеров и чиновников могли знать в лицо царского курьера Михаила Строгова, который был близок к двору, доставлял депеши сановникам, и в интересах службы использовал помощь всех служб империи? И на что рассчитывал Огарев при таком раскладе?

И вообще - а в чём суть претензий к нему, разжалования, ссылки и амнистии? В романе - "честолюбие", хотя трудно представить нечестолюбивого офицера.

С психологической точки зрения персонаж Ивана Огарева невероятен, так как сочетает две разные модели поведения, которые в реальности редко совмещаются в одном человеке.

С одной стороны это российский офицер, полковник, явно знающий своё дело, умело провёдший рекогносцировку полосы предстоящих боевых действий, потом руководивший действиями разрозненных отрядов, которые под его командованием взяли один из крупнейших городов Сибири - Омск (кроме Омской крепости). Потом его корпус влился в состав объединенной армии, а сам он стал в нём вторым по рангу после Феофар-хана.

Сочетание способностей и ролей уникальное, которое красноречиво говорит о доверии к нему как к офицеру и разведчику от совершенно разных людей: русских, поляков, киргизов, воинов Средней Азии, англичан и французов. Этакий Лоуренс Сибирский, с такими же размахом действий и успехами в них.

И этот же человек одержим маниакальной идеей отомстить своему обидчику - Великому князю, для чего-то составляет план из шекспировских трагедий и романтических произведений: выдать себя за другого, и под этой маской убить обидчика.

При малейшем подозрении со стороны европейских спецслужб, что выбранная ими ключевая фигура способна на такие деструктивные замыслы вроде примитивной мести, он был бы убран из кандидата в ответственных исполнителей на низшую ступень рядового террориста.

2. В пункте 1 было отмечено, что русские в романе описаны по шаблонам положительных героев европейских романов, то есть максимально положительно для европейского автора.

Никаких зигзагов загадочной русской души и взгляда свысока автор себе не позволяет.
Вот это сочетание узнаваемого сюжета с узнаваемыми героями на фоне русской экзотики, наверное, придавало роману популярность. Попадались сведения, что это второй по известности роман Жюль Верна, и что это один самых популярных романов иностранного автора о России.
Роман мгновенно был переведён на все европейские языки, сейчас наверняка - и на более экзотические. Кинематографическая судьба считывает полтора десятка экранизаций полного метра, телевизионных сериалов и мультфильмов. Есть также комиксы и спектакли, первая адаптация для театра сделана самим Верном. В этих переложениях всё прекрасно без исключения, всё как мы любим: клюква достигает невероятных высот, щедро колосится и поросится. И всё же - традиция доброжелательного взгляда на русских благодаря "Михаилу Строгову" продолжается уже полторы сотни лет, что является уникальным явлением, если припомнить все перипетии истории за этот период.

В какой-то мере роман можно признать политически выгодным для императорской России того времени: европейцы не слишком знакомы с нашей историей, с историей расширения и колониальных захватов, а тут живописуются ужасы "татарского" вторжения в белую и пушистую Россию. Тогда покорение Туркестана выглядело бы как ответная справедливая акция…
Вроде бы все надлежащие случаю реверансы перед Санкт-Петербургом были выполнены, вот только российская сторона восприняла роман как подрыв государственных устоев. Первый русский перевод появился только в 1900 году, спустя четверть века после первых публикаций на языке автора и переводов на другие языки. Официально роман не был запрещён, русская публика знакомилась с "Мишелем Строгоффым" в оригинале, благо образование тогда в России включало в себя свободное владение французским.
И всё же запрет России на благожелательное описание себя, любимой, выглядел странным: обычно русских хлебом не корми, дай только выудить у иностранца комплимент в свой адрес, а потом растаять от него.
Через несколько лет появился более качественный перевод. Как я понимаю, именно он выложен в сети на ЛингваБустере, и является самым полным, без привычных лакун.

Переводчик Юрий Мартемьянов, большое ему спасибо за качественный труд.

https://linguabooster.com/ru/ru/book/mikhail-strogov?ysclid=lab8cg1ykr841048490

В дальнейшем цитаты будут давать с этого ресурса

Дальше - больше: в СССР роман не переиздавался. Тут можно, конечно, привязать борьбу с проклятым наследием царизма, ведь все герои прямо таки готовы положить жизни за то, с чем покончили в 1917-м. Но Жюль Верн - это Жюль Верн, любимейший и авторитетнейший автор для советской публики, ему можно было бы простить некое царепоклонство, тем более что царская фамилия в романе представлена изрядными либералами, ратующими за смягчение собственного угнетения.
Следующее издание романа появилось в 1992 году, за ним последовали другие. Вроде бы хэппи-энд… но опять проклятое "но": большинство переводов скорее представляют из себя сокращения, найти полный текст в сети составляет значительную трудность. Чем мсье Верн и верный слуга Отечества Строгов не угодили нынешней власти, раз их выпускают в свет только после текстовой вивисекции - ума не приложу.

3. Что за "татары" дерзко напали на Сибирь?

Описание романа Jules Verne “Michel Strogoff” :
Le roman relate le périple de Michel Strogoff, courrier du tsar de Russie Alexandre II, de Moscou à Irkoutsk, capitale de la Sibérie orientale. Sa mission est d’avertir le frère du tsar, resté sans nouvelles de Moscou, de l’arrivée des hordes t a r t a r e s menées par le traître Ivan Ogareff pour envahir la Sibérie.
Сейчас появилось разъяснение - вместо t a r t a r e s читать t a t a r :

Les Tatars sont un peuple turc, parlant le tatar. Il ne faut pas les confondre avec ce que l’on appelait en Occident les Tartares, terme qui désigne les locuteurs de différentes langues turques autres que le tatar : les Mongols, parlant des langues mongoles, les Toungouses, parlant des langues toungouses, qui sont toutes des langues altaïques, auxquels on ajoutait parfois les Tibétains, lesquels parlent des langues bodiques du groupe des langues sino-tibétaines.

Жюль Верн неоднократно и достаточно точно описывал различные народы, принимавшие участие в походе Феофар-хана. Эти жители Центральной и Средней Азии. Упоминает Верн и татар европейской части России. Но в романе отсутствуют сибирские татары, чьи исторические области расселения находились в окрестностях Омска и Томска, в Барабинской степи, на Енисее, иначе говоря в зоне боевых действий. Они упоминаются вскользь, в качестве этнографической справки, причем как обитатели района Томска и Енисея - в то время как в основном сибирские татары живут западнее, и на Иртыше было ядро Сибирского ханства. Если предположить, что целью интриги Огарева было изгнание России из Сибири, то участие автохтонов выглядело бы уместно. Повторюсь - они не участвуют в сюжете (хотя соблазнительно признать Огарева полутатарином, так его мать была "азиаткой", увы, больше разъяснений нет).
Дополнительная интрига проявляется при описании нападения на Михаила Строгова с его спутницей при переправе через Иртыш - татары описываются как речные пираты, орущие своим жертвам "Сарынь на кичку!" (последнее, по мнению автора означает приказ упасть ниц, то есть выразить покорность). Ни сибирские татары, ни сарты - бухарцы таким точно не баловались... Кстати, Иван Огарев рекомендуется мсье Верном как реинкарнация Степана Разина - и тут всплывает вопрос : а кем тогда в представлении европейцев был Стенька, топивший персидских княжон?

Общая тема "татар" и каким боком они относятся к "Тартарии", весьма запутанна и обширна, причём настолько, что делает бессмысленной дискуссию на эту тему.
Если ограничиваться реалиями середины девятнадцатого века, то для российских бюрократии и науки "татары" - народы, говорящие на тюркских языках и являющиеся суннитами. То есть, кроме современных татар - казанских, сибирских и крымских, к ним раньше причисляли остатки обитателей южноевропейских степей и жителей Кавказа - к примеру, нынешних азербайджанцев, так называемых "кавказских татар". Я не могу уверенно сказать, что именно под татарами подразумевала европейская наука, более близкая Верну, скорее всего, полагалась на российские авторитеты. При этом турки - это турки, равно как и туркмены - туркмены, а не татары, хотя они полностью попадали под эту классификацию.
Жители Туркестана (нынешних Средней и Центральной Азии) в данной системе координат "татары" лишь отчасти, потому что европейские учёные имели представление о разнородном происхождении весьма пёстрого осёдлого и кочевого населения этого региона.

Для справки: часть статья в Словаре Брокгауза и Ефрона, из которой исключена историческая справка от "та-та" китайских источников до покорения татарских ханств.

"Этот термин как название народа имеет скорее историческое, чем этнографическое значение. Т. как отдельного народа не существует; слово "татары" является собирательным именем для целого ряда народов монгольского и, главным образом, тюркского происхождения, говорящих на тюркском языке и исповедующих Коран... Даже впоследствии, когда ханства эти потеряли свою независимость и подчинились русским, народности, входившие в их состав, не раз поднимали опасные восстания. Существуют основания думать, что они чувствовали свое родство друг с другом и задумывали под покровительством и при помощи Турции общий бунт, но их планы не осуществились (см. Сибирь). На государственный, общественный и семейный быт русских Т. оказали огромное влияние (см. Костомаров, "Начало единодержавия в древней Руси", "Вестник Европы", 1870, № 11 и 12; Карамзин, "История Государства Российского" и друг. ). Из вышеизложенного видно, что Т. распадаются на 3 группы: азиатскую, или сибирскую, европейскую и промежуточную между Европой и Азией—кавказскую. Сибирская группа состоит из следующих подгрупп: 1) алтайской, к которой принадлежат Т. абаканские (Енисейской губ. ), чулымские (Мариинского и Ачинского окр. ), кузнецкие (Кузнецкого окр. ) и собственно алтайские; 2) западно-сибирской, в состав которой входят Т. барабинские, тобольские и иртышские (главным образом, в Тобольской и Томской губ. ). Таким образом, поселения сибирской группы сосредоточиваются главным образом в трех губерниях: Тобольской, где находилось некогда татарское Кучумово царство, Томской и Енисейской. Всех сибирских Т. насчитывается 100 с лишком тысяч (см. Сибирь). Кавказская группа состоит из смешения тюркских народностей с собств. монголами и с кавказскими народами. Главные массы Т. живут в губ. Тифлисской и Елизаветпольской губ. Дагестанской обл. и Закатальском округе. Общее число их простирается до 1200 тыс. (см. Кавказский край, Кавказские языки); историю кавказских татар — см. Кавказские войны. К европейской группе Т. принадлежат: 1) казанские Т., происшедшие из смешения Т. Золотой Орды с местными элементами; живут от верхней Оки (так назыв. касимовские Т. ) до Урала в числе около 1200 тыс. (см. Казанское царство, Казанская губ., Казань); 2) астраханские Т., распадающиеся в свою очередь на: юртовских Т., образовавшихся из смешения тюрко-монголов Зол. Орды с хозарами, и кундуровских Т., собственно ногайцев, из племени карагачей, пришедших с Кавказа; и 3) крымские Т., распадающееся на степных, горных и прибрежных; степные Т. —прямые потомки монголо-татар; горные —смесь Т. с местными народностями и с пришлыми элементами — хозарами, генуэзцами, готами, греками и т. д.; прибрежные Т. близки к горным, с еще более заметной примесью крови прошлого элемента. Вопросы о составе татарского народа, о большей или меньшей примеси разной крови, о численности их и т. д. решаются учеными весьма различно. См. Тюрко-татары.

Вывод: Жюль Верн не мог назвать вторжение из Средней Азии "татарским".

Он его так и не называл - этот поход "тартарский".

Для автора и его читателей эти два понятия имели разные значения. хотя, возможно, частично пересекались.
"Татары" - часть "тартар". Два понятия независимы.
Россию возмущают не татары (современные нормативные народности РФ) и не татары девятнадцатого века Российской империи (тюркоязычные обитатели Сибири и России), а разнообразные племена, объединившиеся под именем тартар.
Почему они объединились под этим этнонимом (или политическим названием), в тексте романа не разъясняется. Это как бы само собой разумеющееся, что даже излишне нравоучительный Жюль Верн, вставляющий научные справки к месту и не к месту, обходится без пояснений.
Азия - это Тартария.
Древнее зло, угрожающее цивилизации, пусть даже в лайт-версии, как Россия.
Вечная мистерия борьбы света и тьмы, реализующаяся в политических реалиях конца 1860-х годов в тёмных глубинах Азии.
Да, Тартария - это Тартар эпической Эллады, который не шибко грамотные европейцы вычитали у Гомера с Гесиодом и перетащили в своё мировоззрение как иносказательное наименование ада. Проекции ада на земную поверхность, на азиатов. Сюда же пристегнули Гога с Магогом авраамических преданий. Запереть адский тартар, заточить в темницу гогов с магогами пытались многие европейцы, начиная с Александра Македонского, и вот наконец удалось русским.
Но "империя наносит ответный удар", Тартария пробудилась и вырвалась из уготованной ей тюрьмы истории, чтобы дать свой последний бой.
Так подсознательно воспринимали контекст романа современники Жюль Верна, начитанные в священных писаниях и мифологических штудиях.
Остаётся выяснить, стояла ли за сюжетом политическая реальность, как платоновская тень от идеи "Тартарии".
Если выдернуть из событий, описанных в "Михаиле Строгове", реальность Тартарии как былой державы, некогда объединяющей Сибирь, Туркестан и Монголию, то сюжет рассыплется.
Героям не за что сражаться и незачем умирать.
Останется разбойничий набег, грабёж шаек мародёров, рутинная полицейская операция по приведению возмущённой территории в прежнее законопослушное состояние, которой бы не заинтересовался бы император России и не поехали бы узнавать подробности европейские корреспонденты.

Попытаемся собрать разрозненные пазлы заново.
И тут проявляется парадокс: да, "Михаил Строгов" полон внешних несуразиц, но при этом описывает весьма правдоподобный ход событий, если бы они имели место быть - настолько вероятный, что заставляет подозревать в скромном отпрыске провинциального юриста и писателя по профессии человека, причастного многим тайнам своего времени.
Или что эти события были на самом деле, а писатель добросовестно использовал воспоминания очевидцев и отчёты действующих сторон.
Ещё одна особенность: как указано выше, "Михаил Строгов" весьма точно описывает внутри- и внешнеполитическую обстановку в Сибири именно конца 1860-х - начала 1870-х годов. Иначе говоря, соответствуют времени зарождения замысла романа. Десятилетием раньше или позже действующие силы вели бы себя совсем иначе.

Тогда непротиворечивая реконструкция сюжета выглядит следующим образом.
Действие запустила английская интрига в ходе Большой Игры в Средней Азии: удалось объединить местных властителей под единым командованием и организовать их поход против русских. К ядру армии вторжения удалось привлечь киргизов/казахов, находящихся в зависимости от России, возможно - контингенты из Афганистана и китайских Туркестана и Монголии.
Единственное, что могло объединить эти народы и владения - память о неком прежнем единстве, которое было разрушено русской властью, и, для восстановления прежнего Золотого Века, нужно было выбить русских из Азии. "Татары" и прочие народы почувствовали себя "тартарами", согражданами Великой Тартарии.
Эти идеи были привлекательны для части русского населения Сибири: одни помнили о прежней жизни в Великой Тартарии, другие, как сибирские старожилы, чувствовали себя гражданами второго сорта в империи.
Параллельно с ней развивался французский заговор: организация возмущения польских ссыльных. Его перспективы были не такими глобальными, но даже в отдельном исполнении могли причинить империи серьёзный ущерб на востоке и снова взбунтовать Польшу. А совместно с английскими планами могли поставить Россию в Азии в безвыходное положение.
Эмиссары обеих держав поименованы к романе: корреспондент «Дейли Телеграф» англичанин Гарри Блаунт и француз Альсид Жоливэ, со своей «кузиной Мэдлен». Их функции заключались в сборе информации и передаче приказов напрямую исполнителям. Поэтому они после получения информации о начале вторжения двинулись в Сибирь, отсюда их уверенность в собственной неуязвимости. Допустим, они не знали друг о друге, а заподозрили коллег друг в друге по пути на Урал. Получив подтверждение от агентуры в Нижнем Новгороде, дальше действовали совместно.
Иван Огарёв был завербован англичанами или французами, что неважно, несколькими годами раньше, был вовлечён в интриги русских англофилов или франкофилов, которых было достаточно в высшем свете: сбор и передача конфиденциальной информации об армии, возможно - подготовка заговора против русской партии. Поскольку в скандал были вовлечены весьма высокопоставленные персоны, их деятельность расследовали не штатные следователи и судьбу решал не обыкновенный суд, а члены императорской фамилии. Отсюда неясность для посторонних дела Огарёва, его скорая амнистия после скрытого приговора, особый надзор помимо полицейского. В данном случае иностранная разведка переиграла русскую контрразведку: Огарёв встретился с новыми эмиссарами и согласился играть новую роль. Он должен был возглавить сектор восстания на юге Западной Сибири, под его началом должны были объединиться русские "тартары", боевики из областников и польские ссыльные.
Во время поездки в начале года, он провёл инспекцию юга Западной Сибири и убедился в готовности потенциальных бунтовщиков к выступлению, и, что более важно, в их способности действовать совместно. Ему пришлось вернуться обратно в Россию, чтобы ожидать известия о начале выдвижения армии Феофар-хана, переданную по телеграфу из Китая или Индии, и также чтобы получить дополнительные инструкции.
Русские службы мало-помалу осознали, что события в разных частях Азии связаны между собой, вычислили направление удара и определили причастных к этому лиц в пределах своей досягаемости. Разумеется, были приняты меры по мобилизации армии и полиции. Погасить угрозу не удалось только из-за синхронных разнородных ударов, направленных в то место, где появление такой угрозы при естественном ходе событий ничего не предвещало.
Одним из мероприятий стала посылка капитана фельдъегерской службы Михаила Строгова по документам Николая Корпанова, который был причастен к древней неформальной власти над русской Сибирью, происходил из рода, связывающего Великую Тартарию (для русских - Сибирское царство) и петербургскую (в романе - московскую) власть над Азиатской России. В его поручение входило смирять бунты по пути, обещая восставшим амнистию, а потом присоединиться к Великому князю в Иркутске, чтобы усилить его авторитет.
Появление на авансцене Нади Фёдоровой не было запланировано, если не подметить, что участие в судьбе дочери ссыльного могло особым образом сказаться на имидже эмиссара царя среди русских бунтовщиков.
В Нижнем Новгороде все участники путешествия в сторону Иркутска в последний раз контактировали со своими работодателями, назовём их так, а далее действовали на свой страх и риск, что потом заметно исказило первоначальные инструкции.
Дальше начинается гонка на опережение по Уралу и лояльной части Западной Сибири, из которой Иван Огарев дважды выходил победителем, а Михаил Строгов потерял несколько драгоценных дней, которые сказались на судьбе Омска.
Иван Огарев объединил разрозненные отряды восставших, которые до этого прерывали коммуникации и опустошали окрестности, после чего взял штурмом Омск. Это была очень важная победа, так к Омску отступили российские отряды с Ишимской линии вдоль границы с киргизами/казахами, и с Иртышской линии, откуда их выдавливала конница Феофар-хана. Отступавшие усилили и без того значительный гарнизон, вместе с казаками, для которым Омск был столицей владений Сибирского казачьего войска. Омская битва закончилась половинчатой победой. Сам город был занят корпусом Ивана Огарева, зато Омская крепость с её мощной артиллерией устояла: её припасы и арсеналы делали осаду долгой, осаждённые надеялись продержаться до подхода армии из России.
Михаил Строгов, придя в себя после ранения, начал проводить агитацию в оккупированном Омске, о чём быстро узнали люди Огарева, а Михаилу пришлось бежать, потому что главная цель его путешествия лежала дальше. Первоначально, ни Огарев, ни корреспонденты, не знали, кто именно послан эмиссаром в Иркутск: от информаторов во дворце им было известно только о факте такого приказа. По косвенным данным, наиболее вероятным кандидатом был признан иркутский купец Николай Корпанов, пересекающий Сибирь вместе со своей сестрой; он же был признан Михаилом Строговым.
Для будущей очной ставки Огарев забрал из Омска с собой Марфу Строгову, мать Михаила.
Ну, и так далее..

Всё вышеперечисленное пробуждает у меня архетип Левши: взять что нибудь ихнее, и переделать по-нашенски (и плевать, что аглицкая миниатюрная блоха на подзаводе после присобачивания тульских подковок перестала дрыгать лапками в танце).

Иначе говоря, а не замахнуться ли нам на Жюля нашего Верна?

И не реконструировать ли то, что составляло подлинный текст "Михаила Строгова"?

The post Подлинный “Михаил Строгов”. 1. Крайняя битва Тартарии appeared first on Тарт-ария.инфо.

https://clc.to/Gh5KzQ – Освойте новую профессию в GeekBrains! __ Человеческая история показала, что мы достаточно ...

Подавайте заявку на программу «Информационная безопасность»: https://go.skillfactory.ru/yQWogw __ Сложно удивить ...